Пушкинский сайт

Ни­же сле­ду­ет текст док­ла­да, за­чи­тан­но­го В. Ор­ло­вым 5 июня 2019 го­да на 391-м за­се­да­нии Пуш­кин­ской ко­мис­сии ИМ­ЛИ им. Горь­ко­го РАН.

«…Вос­пи­тание его ма­ло зак­лю­чало в се­бе рус­ско­го. Он слы­шал один фран­цуз­ский язык; гу­вер­нёр его был фран­цуз», — вспо­минал о детс­тве Пуш­ки­на его брат Лев Сер­ге­евич.  До­маш­няя биб­ли­оте­ка Пуш­ки­ных «сос­то­яла из од­них фран­цуз­ских со­чине­ний»¹.

Пер­вые сти­хи и ко­медии, ко­торые ра­зыг­ры­вал с сес­трой Са­ша Пуш­кин, бы­ли на­писа­ны им на фран­цуз­ском язы­ке. Поз­днее Оль­га Сер­ге­ев­на от­ме­чала, что Пуш­кин был «нас­то­ящим зна­током фран­цуз­ской сло­вес­ности <…> и ус­во­ил се­бе тот прек­расный фран­цуз­ский слог, ко­торо­му в пись­мах его не мог­ли на­дивить­ся при­род­ные фран­цу­зы»².

Дей­стви­тель­но, мно­гие из­вес­тные нам пись­ма Пуш­ки­на на­писа­ны пре­вос­ходным фран­цуз­ским язы­ком. Пись­мо к П.Я. Ча­ада­еву от 6 и­юля 1831 года Пуш­кин на­чина­ет при­меча­тель­ной фра­зой: «Друг мой, я бу­ду го­ворить с ва­ми на язы­ке Ев­ро­пы, я с ним зна­ком ко­роче, чем с на­шим» ³.

В.В. Вейдле в работе «Пушкин и Европа» заметил:

«Это едва ли не единственный случай в истории литературы, когда величайший поэт своей страны признавался, что ему легче писать на иностранном языке, чем на своём, и действительно писал на этом языке свои любовные письма и письма официального характера, а также предпочитал бы обращаться к нему для изложения мыслей сколько-нибудь отвлечённых. <…> На французской литературе был он воспитан больше, чем на русской. Если не его стихи, то его проза до конца свидетельствуют об этой связи, и Мериме был прав, когда по поводу «Пиковой дамы» писал Соболевскому: «Я нахожу, что фраза Пушкина – совершенно французская фраза, т. е. французская фраза XVIII века, потому что нынче разучились писать просто»» ⁴.

Ко­неч­но, Пуш­кин в письме к Чаадаеву нем­но­го лу­кавит, «при­меня­ясь к то­ну» сво­его ад­ре­сата (эту чер­ту пуш­кин­ско­го эпис­то­ляр­но­го ис­кусс­тва — спо­соб­ность го­ворить со сво­ими кор­респон­дента­ми их язы­ком — от­ме­ча­ют мно­гие ис­сле­дова­тели). Его сло­ва сви­детель­ству­ют, ско­рее, о вы­сокой тре­бова­тель­нос­ти к се­бе как к рус­ско­му пи­сате­лю. Но и не­до­оце­нивать их нель­зя: Пуш­кин в то вре­мя зак­ла­дывал ос­но­вы рус­ской ли­тера­тур­ной про­зы и в этом про­цес­се брал от фран­цуз­ско­го язы­ка все луч­шее. Из до­шед­ших до нас наз­ва­ний книг его лич­ной биб­ли­оте­ки две тре­ти — на фран­цуз­ском язы­ке. Стра­ницы мно­гих со­чине­ний фран­цуз­ских ав­то­ров не­сут на се­бе пуш­кин­скую «от­метку рез­кую ног­тей» или за­меча­ния на по­лях пе­ром или ка­ран­да­шом (по­рою он, не стес­ня­ясь, «ука­зыва­ет» ав­то­рам на сти­лис­ти­чес­кие и лек­си­чес­кие пог­решнос­ти).

Мно­гие пуш­кин­ские тво­рения вклю­ча­ют в се­бя эпиг­ра­фы, сло­ва, пред­ло­жения и це­лые стра­ницы тек­ста на фран­цуз­ском язы­ке. Вос­по­мина­ния сов­ре­мен­ни­ков о Пуш­ки­не со­дер­жат его мно­гочис­ленные выс­ка­зыва­ния на фран­цуз­ском язы­ке; не­кото­рые вос­по­мина­ния са­ми на­писа­ны по-фран­цуз­ски.

Все эти ма­тери­алы в раз­ное вре­мя (ис­клю­чени­ем был, по­жалуй, толь­ко XIX век) пе­рево­дились для чи­тате­ля с фран­цуз­ско­го язы­ка на рус­ский. Ис­то­рия до­нес­ла до нас име­на лишь нем­но­гих пе­ревод­чи­ков-про­фес­си­она­лов: зна­ние фран­цуз­ско­го язы­ка дол­гое вре­мя, вплоть до 1917 года, бы­ло для об­ра­зован­ных лю­дей обя­затель­ным, и ра­зуме­ет­ся, каж­дый пуш­ки­нист счи­тал се­бя впра­ве де­лать пе­рево­ды сам.

И все же по­яв­ля­ют­ся, хо­тя и ред­ко, но­вые ав­тогра­фы, ос­та­ют­ся не вос­тре­бован­ны­ми в ар­хи­вах пись­ма, днев­ни­ки и дру­гие до­кумен­ты пуш­кин­ско­го вре­мени на фран­цуз­ском язы­ке, а из вос­тре­бован­ных лишь ма­лая часть пол­ностью пе­реве­дена на рус­ский. Уро­вень но­вых пе­рево­дов, к со­жале­нию, ни­же уровня «ака­деми­чес­ких» об­разцов.

При­чины по­нят­ны: эпо­ха Пуш­ки­на ухо­дит от нас всё даль­ше в глубь ве­ков; поч­ти ник­то из спе­ци­алис­тов в об­ласти фран­цуз­ско­го язы­ка не яв­ля­ет­ся зна­током пуш­кин­ско­го твор­чес­тва; и лишь нем­но­гие из пуш­ки­нис­тов зна­ют в не­об­хо­димой (приб­ли­жа­ющей­ся к пуш­кин­ской) ме­ре фран­цуз­ский язык.  Меж­ду тем проб­ле­ма сто­ит дос­та­точ­но ос­тро: все уве­личи­ва­юща­яся в сво­ём объ­еме ли­тера­тура о Пуш­ки­не изо­билу­ет ци­тата­ми из «фран­цуз­ско­го» Пуш­ки­на, ссыл­ка­ми на не­го и на его сов­ре­мен­ни­ков.

Кри­тичес­кий под­ход к этим тру­дам вы­яв­ля­ет не­со­от­ветс­твия в пе­рево­дах од­них и тех же тек­стов, неб­режность, нез­на­ние пра­вил грам­ма­тики и сти­лис­ти­ки фран­цуз­ско­го язы­ка, не го­воря уже о заб­ве­нии сов­ре­мен­ной Пуш­ки­ну рус­ской лек­си­ки. От­сю­да — су­щес­твен­ные фак­ти­чес­кие ошиб­ки, ко­торые зас­тавля­ют са­мих ав­то­ров де­лать оши­боч­ные вы­воды, а чи­тате­лей, не зна­ющих фран­цуз­ско­го язы­ка, — при­нимать на ве­ру эти вы­воды.

Возь­мём, нап­ри­мер, вы­ше­упо­мяну­тую фра­зу на фран­цуз­ском язы­ке из ори­гина­ла пуш­кин­ско­го пись­ма к Ча­ада­еву: «Mon ami, je vous parlerai la langue de l’Europe, elle m’est plus familière que la nôtre…» В ака­деми­чес­ком соб­ра­нии со­чине­ний дан её пе­ревод: «Друг мой, я бу­ду го­ворить с ва­ми на язы­ке Ев­ро­пы, он мне при­выч­нее на­шего…» ⁵. Но во фран­цуз­ско-рус­ском сло­варе, ко­торым поль­зо­вал­ся Пуш­кин (и в дру­гих сло­варях 20–30-х гг. XIX ве­ка), сло­во “familier, -ère” пе­рево­дит­ся не как “при­выч­ный”, а как «фа­миль­яр­ный, дру­жес­кий, от­кро­вен­ный, неп­ри­нуж­дённый, ко­рот­ко зна­комый, воль­ный, свыч­ный». При­лага­тель­но­му «при­выч­ный» стро­го со­от­ветс­тву­ет фран­цуз­ское «habituel» (от су­щес­тви­тель­но­го «habitude» — «при­выч­ка»), ме­нее стро­го — «coutume» (от «coutume» — «обы­чай»). Ис­поль­зо­вал ли А. С. Пуш­кин сло­во «при­выч­нее»? Из «Сло­варя язы­ка Пуш­ки­на» уз­на­ём, что нет, не ис­поль­зо­вал. Крат­кое при­лага­тель­ное «при­вычен» (ко­торое мог­ло бы дать «бо­лее при­вычен») он упот­ре­бил лишь од­нажды, в сти­хот­во­рении 1823 года:

Но с этим ми­лым го­род­ком
Я Ки­шинев рав­нять не смею,
Я слиш­ком с биб­ли­ей зна­ком
И к лес­ти вов­се не при­вычен. ⁶

При­лага­тель­ное «при­выч­ный» в срав­ни­тель­ной сте­пени («бо­лее при­выч­ный» или «ме­нее при­выч­ный») Пуш­кин во­об­ще не ис­поль­зо­вал, хо­тя са­мо оно встре­ча­ет­ся в его про­из­ве­дени­ях 28 раз. Ес­ли учи­тывать грам­ма­тичес­кий строй ана­лизи­ру­емо­го фран­цуз­ско­го пред­ло­жения, то из се­ми име­ющих­ся в на­шем рас­по­ряже­нии ва­ри­ан­тов пе­рево­да нас мо­гут удов­летво­рить лишь пя­тый («ко­рот­ко зна­комый») и седь­мой («свыч­ный»). Пос­ледним сло­вом Пуш­кин не поль­зо­вал­ся, а сло­восо­чета­ние «ко­рот­ко зна­комый» упот­реблял, при­чем и в срав­ни­тель­ной сте­пени, и с при­лага­тель­ным в крат­кой фор­ме. Кро­ме то­го, оно встре­ча­ет­ся у не­го и рань­ше, и поз­же 1831 года. На нём, оче­вид­но, и сле­ду­ет ос­та­новить­ся. В ре­зуль­та­те пуш­кин­ское выс­ка­зыва­ние при­об­ре­та­ет в рус­ском пе­рево­де смысл, бо­лее адек­ватный фран­цуз­ско­му тек­сту ори­гина­ла.

В 1996 году, в статье, опубликованной в журнале «Филологические науки» ⁷, я предложил пра­вила, ко­торы­ми, по мо­ему мне­нию, сле­ду­ет ру­ководс­тво­вать­ся при пе­рево­де «фран­цуз­ских» тек­стов Пуш­ки­на: ис­поль­зо­вать фран­цуз­ско-рус­ские сло­вари, из­данные при жиз­ни Пуш­ки­на; све­рить най­ден­ные в них рус­ские сло­ва со «Сло­варём язы­ка Пуш­ки­на», от­би­рая, при на­личии си­нони­мов, луч­шие из них по жан­ро­вому (по­эзия, ху­дожес­твен­ная про­за, пуб­ли­цис­ти­ка, днев­ни­ки, пись­ма и др.) и кон­тек­сту­аль­но­му приз­на­ку; про­верить час­тотность ис­поль­зо­вания Пуш­ки­ным отоб­ранных слов; убе­дить­ся, что Пуш­кин поль­зо­вал­ся эти­ми сло­вами в пе­ри­од соз­да­ния дан­но­го про­из­ве­дения, а не от­ка­зал­ся от них в поль­зу дру­гих, бо­лее точ­ных си­нони­мов.

Та­кой под­ход к пе­рево­ду фран­цуз­ских тек­стов Пуш­ки­на по­может приб­ли­зить­ся к их под­линно­му (пуш­кин­ско­му) се­ман­ти­чес­ко­му на­пол­не­нию и как ми­нимум из­бе­жать хо­тя бы гру­бых оши­бок при пе­рево­де.

То, что та­кие ошиб­ки бы­ли сде­ланы, сви­детель­ству­ет вы­пол­ненный мной ана­лиз пред­ду­эль­ных пи­сем А. С. Пуш­ки­на к ни­дер­ланд­ско­му пос­ланни­ку в Рос­сии Л. Гек­керну и к ше­фу жан­дармов А. Х. Бен­кендор­фу ⁸, что позволило уточнить смысл событий, предшествовавших последней дуэли.

Ещё пример. В 1969 году по­яви­лась кни­га «А. С. Пуш­кин. Пись­ма пос­ледних лет. 1834–1837» ⁹. Ка­залось бы, в ней дол­жны быть ус­тра­нены ошиб­ки в пе­рево­дах «фран­цуз­ских» пи­сем Пуш­ки­на, до­пущен­ные в Ака­деми­чес­ком из­да­нии. Но об­ра­тим­ся, нап­ри­мер, к пись­му А.С. Пуш­ки­на к П.Я. Ча­ада­еву от 19 ок­тября 1836 года, где Пуш­кин, в час­тнос­ти, пи­шет: «Quant à notre nullité historique, décidément je ne puis étre de votre avis. Les guerres d’Oleg et de Sviatoslav, et même les guerres d’apanage n’est-ce pas cette vie d’effervescence aventureuse et d’activité âpre et sans but qui caractérise la jeunesse de tous les peuples? l’invasion des tartares est un triste et grand tableau. Le reveil de la Russie, le développement de sa puissance, sa marche vers l’unité (unité russe bien entendu), les deux Ivan, le drame sublime commencé à Ouglich et terminé au monastére d’Ipatief — quoi? tout celà ne serait pas de l’histoire, mais un rêve pâle et à demi-oublié?» ¹⁰

В кни­ге дос­ловно пов­то­рен пе­ревод Ака­деми­чес­ко­го из­да­ния: «Что же ка­са­ет­ся на­шей ис­то­ричес­кой нич­тожнос­ти, то я ре­шитель­но не мо­гу с ва­ми сог­ла­сить­ся. Вой­ны Оле­га и Свя­тос­ла­ва и да­же удель­ные усо­бицы — раз­ве это не та жизнь, пол­ная ки­пуче­го бро­жения и пыл­кой и бес­цель­ной де­ятель­нос­ти, ко­торой от­ли­ча­ет­ся юность всех на­родов? Та­тар­ское на­шес­твие — пе­чаль­ное и ве­ликое зре­лище. Про­буж­де­ние Рос­сии, раз­ви­тие её мо­гущес­тва, её дви­жение к единс­тву (к рус­ско­му единс­тву, ра­зуме­ет­ся), оба Ива­на, ве­личес­твен­ная дра­ма, на­чав­ша­яся в Уг­ли­че и за­кон­чивша­яся в Ипать­ев­ском мо­нас­ты­ре, — как, не­уже­ли все это не ис­то­рия, а лишь блед­ный и по­луза­бытый сон?»

Этот от­ры­вок из пись­ма Пуш­ки­на час­то ци­тиру­ет­ся в рус­ском пе­рево­де. Приг­ля­дим­ся к не­му вни­матель­нее. Во-пер­вых, вы­зыва­ет удив­ле­ние смяг­че­ние уси­литель­но­го обо­рота «c’est…qui», при­менен­но­го Пуш­ки­ным в воп­ро­ситель­но-от­ри­цатель­ной фор­ме к сло­ву «vie» («жизнь»). Во-вто­рых, «ки­пучее бро­жение» и «пыл­кая де­ятель­ность» — вы­раже­ния, сти­лис­ти­чес­ки не­мыс­ли­мые для пуш­кин­ско­го пе­ра. В-треть­их, Пуш­кин ни­ког­да не ис­поль­зо­вал слов «бес­цель­ная» и «по­луза­бытая», а так­же гла­гола «на­чать­ся» в фор­ме при­час­тия «на­чав­ша­яся» и гла­гола «за­кон­чить» во всех его фор­мах. И ещё: Пуш­кин всег­да встав­лял пред­лог «до» меж­ду ввод­ны­ми сло­вами «что ка­са­ет­ся» и сле­ду­ющим за ни­ми су­щес­тви­тель­ным…

Но есть и бо­лее серь­ез­ные воз­ра­жения… са­мого Пуш­ки­на — на пе­ревод сло­восо­чета­ния «les guerres d’apanage». Единс­твен­но вер­ный его «пе­ревод» мы на­ходим в пуш­кин­ской статье 1830 года., пос­вя­щён­ной кри­тике «Ис­то­рии рус­ско­го на­рода» Н. По­лево­го: «<…> Рос­сия не ок­репла и не раз­ви­лась во вре­мя кня­жес­ких драк (как энер­ги­чес­ки наз­вал Ка­рам­зин удель­ные меж­ду­усо­бия) но, нап­ро­тив, ос­лабла и сде­лалась лёг­кою до­бычею та­тар <…>» ¹¹. А в статье 1836 года «Песнь о пол­ку Иго­реве» Пуш­кин, кри­тикуя «тол­ко­вате­лей» древ­не­го ли­тера­тур­но­го па­мят­ни­ка, уточ­ня­ет: «<…> усо­бица зна­чит опол­че­ние, брань, а не меж­ду-усо­бие» ¹².

Во­ору­жив­шись все­ми эти­ми све­дени­ями, поп­ро­бу­ем пе­ревес­ти на рус­ский язык при­ведён­ный от­ры­вок из пись­ма Пуш­ки­на к Ча­ада­еву:

«Что ка­са­ет­ся до на­шей ис­то­ричес­кой нич­тожнос­ти, то я ре­шитель­но не мо­гу сог­ла­сить­ся с ва­шим мне­ни­ем. Вой­ны Оле­га и Свя­тос­ла­ва и да­же удель­ные меж­ду­усо­бия — не эта ли жизнь, пол­ная от­важно­го вол­не­ния в умах и упор­ной де­ятель­нос­ти без вся­кой це­ли, имен­но и от­ли­ча­ет юность всех на­родов? на­шес­твие варваров од­но есть пе­чаль­ная и ве­ликая кар­ти­на. Про­буж­де­ние Рос­сии, раз­ви­тие её мо­гущес­тва, её стрем­ле­ние к единс­тву (рус­ско­му единс­тву, ра­зуме­ет­ся), оба Ива­на, ве­личес­твен­ная дра­ма, на­чатая в Уг­ли­че и окон­ченная в Ипать­ев­ском мо­нас­ты­ре, — как? не­уже­ли все это ста­нет не фак­та­ми ис­то­рии, но блед­ны­ми и впо­лови­ну за­быты­ми грё­зами?»

Попытаемся взглянуть «глазами Пушкина» и на другие известные переводы пушкинских текстов с французского языка.

В обнаруженном среди бумаг 1824 года черновом наброске Пушкин пишет «о причинах, замедливших ход нашей словесности» ¹³, среди которых он называет: «общее употребление французского языка и пренебрежение русского. <…> Даже в простой переписке мы принуждены создавать обороты слов для изъяснения понятий самых обыкновенных; и леность наша охотнее выражается на языке чужом, коего механические формы уже давно готовы и всем известны».

Пушкин остерегал некритически брать за основу литературные, письменные формы французского языка. В статье 1830 года «О народной драме и драме «Марфа посадница» М.П. Погодина» ¹⁴ Пушкин так охарактеризовал современную ему французскую литературу:

«Творец трагедии народной был образованнее своих зрителей, он это знал, давал им свои свободные произведения с уверенностию своей возвышенности и признанием публики, беспрекословно чувствуемым. При дворе, наоборот, поэт чувствовал себя ниже своей публики. Зрители были образованнее его, по крайней мере так думали и он и они. Он не предавался вольно и смело своим вымыслам. Он старался угадывать требования утончённого вкуса людей, чуждых ему по состоянию. Он боялся унизить такое-то высокое звание, оскорбить таких-то спесивых своих зрителей — отселе робкая чопорность, смешная надутость, вошедшая в пословицу (un héros, un roi de comédie ¹⁵), привычка смотреть на людей высшего состояния с каким-то подобострастием и придавать им странный, нечеловеческий образ изъяснения. У Расина (например) Нерон не скажет просто: «Je serai caché dans ce cabinet» ¹⁶ — но: «Caché près de ces lieux je vous verrai, Madame» ¹⁷. Агамемнон будит своего наперсника, говорит ему с напыщенностию:

Oui, c’est Agamemnon, c’est ton roi qui t’éville.
Viens, reconnais la voux qui frappe ton oreille. ¹⁸

Мы к этому привыкли, нам кажется, что так и должно быть. Но надобно признаться, что если герои выражаются в трагедиях Шекспира, как конюхи, то нам это не странно, ибо мы чувствуем, что и знатные должны выражать простые понятия, как простые люди».

Пушкинскому роману в стихах «Евгений Онегин» предпослан французский эпиграф: «Pétri de vanité il avait encore plus de cette espèce d’orgueil qui fait avouer avec la même indifférence les bonnes comme les mauvaises actions, suite d’un sentiment de supériorité, peut-être imaginaire. Tiré d’une lettre particulière.»

Безоговорочно принятый издателями и комментаторами «Евгения Онегина» перевод эпиграфа гласит:

«Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того ещё особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, – следствие чувства превосходства, быть может мнимого. Из частного письма».

С.Г. Бочаров в посвящённой пушкинскому эпиграфу работе ¹⁹ заметил:

«Все мы знаем эпиграфы к главам Евгения Онегина. Но — странное дело — меньше всего мы знаем главный эпиграф к роману. Меньше его замечаем и хуже помним, а если и замечаем, то недостаточно отдавая себе отчет в том факте, что это единственный общий эпиграф, возглавивший весь роман Евгений Онегин.  …Tiré d’une lettre particulière — это мистификация Пушкина. Он сам сочинил этот французский текст в конце 1823 года в Одессе, по окончании первой главы “Онегина”. Именно к 1-й главе и был вначале поставлен эпиграфом этот текст, при её отдельной публикации в 1825 году. Однако в 1833 году Пушкин повысил этот текст в значении, когда в первом полном издании “Евгения Онегина” изъял его из 1-й главы и выдвинул впереди всего романа как общий эпиграф.

Согласимся, что это интригующий факт, и ещё как следует не объяснённый, — что знаменитому русскому роману в стихах предпослан в качестве философского и психологического ключа нарочито изготовленный автором и имитирующий подлинный документ (письмо) фрагмент французской прозы».

Приглядимся пристальней к французскому тексту эпиграфа.

Эпиграф начинается причастным оборотом «Pétri de vanité», и именно с этого оборота переводчик начал строить неуклюжую, на русском языке, фразу: «Проникнутый тщеславием, он» и т.д., «придав» автору письма тот самый «странный, нечеловеческий образ «изъяснения», с которым , критикуя современных ему французских литераторов, Пушкин решительно боролся и в русском языке. В результате перед нами – подстрочник. Не знай Пушкин в совершенстве французского языка или будь текст написан на каком-либо ином языке, таким подстрочником вполне мог воспользоваться он сам, начав работу над переводом.

Чего же добивался Пушкин, строя так фразу из письма?

Вероятно Пушкин, что ещё не было никем из критиков отмечено, хотел представить автора письма как раз одним из упомянутых им «людей высшего состояния», придворным, или же одним из «обслуживающих» таких людей поэтов или писателей. В таком случае, приняв за отправной пункт сочинённость Пушкиным эпиграфа, ещё раз склоним голову перед поэтом: в эпиграфе к «Евгению Онегину» ему удалось сочетать между собой характерные для всего романа пародийность и самоиронию. Это, конечно, придаёт эпиграфу дополнительную значимость.

Учитывая высказанные выше соображения, позволю себе предложить такой перевод текста эпиграфа на русский язык:

«В нём, кроме наполнявшего его тщеславия, была ещё та особенная надменность, которая заставляет с неизменным равнодушием признаваться как в добрых, так и в дурных поступках, – следствие мнения о своём превосходстве, быть может воображаемого. Из частного письма.»

Конечно, и этот вариант перевода может быть подвергнут критике. Так, в нём всё же меньше иронии, чем в оригинале. Да и причастия «воображаемый» Пушкин не использовал, хотя глагол «воображать» в разных формах часто встречается в его произведениях.

Что ж, по тонкому замечанию Валентина Семёновича Непомнящего, Пушкин как раз и воспользовался в данном случае французским языком потому, что он давал ему бо́льшую свободу, чем русский.

Вообще, при не­воз­можнос­ти адек­ватно пе­ревес­ти то или иное пуш­кин­ское сло­во или вы­раже­ние фран­цуз­ско­го язы­ка на рус­ский сле­ду­ет, оче­вид­но, да­вать луч­ший ва­ри­ант пе­рево­да, снаб­див его со­от­ветс­тву­ющим ука­зани­ем: пе­ревод с франц., ва­ри­ант. Или уж приз­нать­ся, как сде­лал это сам Пуш­кин, го­воря о Тать­яне Ла­риной: «Она ка­залась вер­ный сни­мок / Du comme il faut… (Шиш­ков, прос­ти: / Не знаю, как пе­ревес­ти.)» ²⁰.

В лю­бом слу­чае пе­ревод­чик, взяв­ший на се­бя труд пе­ревес­ти пуш­кин­ские фран­цуз­ские тек­сты на рус­ский язык, дол­жен яс­но ви­деть пе­ред со­бой цель — мак­си­маль­но приб­ли­зить пе­ревод к ори­гина­лу в смыс­ло­вом, сти­лис­ти­чес­ком и лек­си­чес­ком от­но­шени­ях. В пе­ре­из­да­ва­емых и вновь из­да­ва­емых кни­гах и сбор­ни­ках сле­ду­ет про­верить пра­виль­ность пе­рево­да всех, пуш­кин­ских и не пушкинских, фран­цуз­ских тек­стов.

В заключение приведу один пример: из воспоминаний современников Пушкина.

Советская пушкинистика постаралась внушить обществу мнение о Пушкине как о бунтаре, свободолюбце и осознанном атеисте. С 90-х годов прошлого столетия в России началась, по существу, новая эпоха в изучении творчества и жизни поэта, в частности, его отношения к религии.

Сейчас уже нельзя отвергнуть тот факт, что Пушкин был православным христианином, что он исповедовался и соблюдал все христианские обряды. Но есть в его жизни эпизоды, истории, показывающие его, как принято считать, не в лучшем свете. Самые известные из них – история написания «Гаврилиады», «признание в атеизме» и так называемая «история одной статуи».

Я и моя коллега, соавтор по роману «Духовной жаждою томим…» Заряна Луговая, которая, долгое время живя в Кишинёве, хорошо изучила все обстоятельства пребывания Пушкина в Бессарабии, хронологию, быт и нравы того времени, решили, изучив внимательно и сопоставив известные факты, постараться оправдать Александра Сергеевича Пушкина в упомянутой «истории одной статуи».

События этой «истории» произошли весной 1822 года в Кишинёве. Биографами до сих пор принято называть этот период жизни «Южной ссылкой» поэта ²¹. Участником и невольным творцом «истории» стал Александр Пушкин, 22-хлетний коллежский секретарь, командированный министром иностранных дел России графом Каподистрией в канцелярию наместника Бессарабии и Южных земель генерала Инзова. Второй участник «истории» – ректор Кишинёвской семинарии, архимандрит Иреней.

Мнение об Александре Пушкине в кишинёвском обществе создалось неоднозначное. Поэт и балагур, повеса и романтик, патриот и бунтарь – каждый пушкинский знакомый старался составить собственное представление о молодом поэте.

Генерал Инзов любил Пушкина и покровительствовал ему, но не всё спускал ему с рук, хотя обычно шалости поэта вызывали у Ивана Никитича умиление. За некоторые проступки Пушкин Инзовым был наказан домашним арестом. Один из них, в марте 1821 года, вопреки всему, благотворно отразился на его творчестве. Интересно отметить, что в весну 1821 года Пушкиным было написано 46 стихов и поэм, за что многие называют этот пушкинский период «Бессарабской весной» поэта.

Архимандрит Иреней (Иоанн Гаврилович Нестерович) родился в Киевской губернии в семье священника. Окончил Киевскую духовную семинарию, а затем духовную академию, где в течение пяти лет преподавал математику, латынь и немецкий язык. В 1817 году был возведён в сан архимандрита Курковского Рождество-Богородицкого монастыря Кишинёвской епархии, а в 1820 году стал ректором Кишинёвской семинарии и членом консистории.

На архиерейских обедах, которые давались по большим праздникам — на Пасху, Рождество и на Новый год, гостями, кроме духовенства, были и представители местной аристократии. Как вспоминала племянница архимандрита Иринея П. В. Дыдицкая, на праздничных обедах бывал и двадцатилетний Пушкин.

Из воспоминаний П.В. Дыдицкой (по записи Л. С. Мацеевича) ²²:

«Дядя Ириней часто ездил к Инзову в дом. Инзов просил дядю, чтоб он почаще беседовал с Пушкиным и наставлял его. …Раз, в Страстную Пятницу… входит дядя в комнату Пушкина, – а он сидит и что-то читает. «Чем это вы занимаетесь?» – спросил его дядя, поздоровавшись. – «Да вот, читаю историю одной особы», или нет, помню, ещё не так он сказал – не особы, а «читаю, говорит, историю одной статуи». (Да, именно так передавала этот факт П. В. Дыдицкая. В продолжение трёх лет я, чрез длинные промежутки, – всё просил её повторить этот рассказ, и она всё говорила одно: «Историю одной статуи». Что хотел выразить этим Пушкин?!) Дядя посмотрел на книгу, а это было Евангелие! Дядя очень вспылил и рассердился… «Как вы смеете так говорить? Вы безбожник! Я на вас сейчас же бумагу подам – и вас за это строжайше накажут.» … На другой день Пушкин приезжает в семинарию – и ко мне: «так и так, – говорит, – боюсь, чтобы ваш дядя не донёс на меня…, просите, просите вашего дядю». – Зачем же вы, говорю, так нехорошо сказали» – «Да так, – говорит, – само как-то с языка слетело». – Тогда я начала его успокаивать. – Не бойтесь, говорю, я попрошу дядю. Дядя мой только горячий человек, а он очень добрый. И Пушкин успокоился. А то он очень, было, испугался; он, действительно, боялся, чтобы дядя не донёс. Он всё хотел, чтобы ему скорее срок вышел и всё рвался выехать из Кишинева. Тут ему было скучно. «Не нравится мне тут», говорил он… Вот и пошла я после к дяде. Зачем, говорю, вы будете доносить? Он хочет отсюда уехать, а вы ему ещё беды наделаете. – «Ну, надо было постращать, сказал дядя, — а доносить я, разумеется, не стану».

Что же могло побудить Александра Сергеевича сказать такое, да ещё в Страстную Пятницу? Зная о строгости архимандрита, как мог Пушкин сделать столь опрометчивый шаг? Или всё же его слова были неправильно поняты?

Ответы на эти вопросы следует искать в нравах Бессарабии того времени. Кишинёв был многонациональным городом, богатые молдавские семьи в основном были выходцами из Греции, фанариотами, здесь собрались русские военные, поляки, греческие арнауты, высланный народ из Турции, румыны, болгары, сербы, жители Малороссии, оседлые евреи. Общались все между собой на некой смеси молдавского, украинского и греческого языков. Знати было проще. Основным языком общения стал для неё французский язык с заимствованными словами и выражениями из русского языка, как было принято тогда у знати и аристократов. Следует упомянуть и тот факт, что Священное Писание в XIX веке печаталось в России на старославянском языке. В пушкинское время только начали появляться первые русские переводы отдельных его частей. Известный нам Синодальный перевод вышел лишь в 1860—1870 годы. Пушкин, в силу полученного им воспитания и образования и как это было принято в образованном обществе того времени, читал Библию на французском языке. Нужна она была ему и для творчества.

Знание архиереем французского языка, думается, не в полной мере соответствовало пушкинскому. Он, очевидно, мог принять участие в светской беседе, но всё же его неглубокий, в сравнении с пушкинским, уровень владения французским, очевидно, и сыграл с ним шутку, едва не ставшую в результате злой для юного поэта.

Когда Архимандрит Иреней неожиданно вошёл, Пушкин читал Евангелие на французском. На вопрос, что он читает, Александр Сергеевич, не задумываясь, ответил по-французски:

– Je lis l’histoire d’un monument.

Архимандрит, по воспоминаниям П. В. Дыдицкой, понял его так: «Я читаю историю одной статуи» или «…историю одной персоны» и выразил своё крайнее возмущение словами Пушкина, обозвав его безбожником.

Однако слово «monument», кроме значения «произведение скульптуры (в данном случае, статуя), архитектуры», обозначало в XIX веке также: «произведение, достойное бессмертия» ²³ и «то, что сохраняет или прославляет память о ком-либо или о чём-либо» ²⁴.

Пушкин мог бы сказать: Je lis l’histoire monumentale – Я читаю великую историю, но прилагательное «monumental-e» было введено в употребление во Франции только в 1806 году, и в России им ещё широко не пользовались ²⁵, вместо него говорили и писали «de monument». Архиерей и в этом, последнем, случае услышал бы близкий по звучанию к возмутившей его фразе ответ Пушкина на заданный вопрос: Je lis l’histoire de monument. И тоже вряд ли остался бы им доволен: в обоих вариантах явственно звучало слово monument – статуя, как его привела в своих воспоминаниях Дыдицкая. Кстати, то, что эта фраза была произнесена Пушкиным по-французски, подтверждается её калькированным, по сути, переводом на русский в изложении племянницы архиерея. Стоит добавить, что по Словарю языка Пушкина, где перечислены все случаи использования им русского существительного «статуя» (всего — 19) ²⁶, Пушкин всегда имел в виду только скульптуры, выполненные из камня.

Сама Дыдицкая, даже спустя годы, так и не смогла объяснить имевший место неприятный конфуз, а Пушкин тогда, в Кишинёве, не захотел растолковывать молодой даме филологические нюансы произнесённой им на французском языке фразы.

Пушкин уважал Архимандрита как своего духовного наставника. Ставить священнослужителя в неловкое положение он не захотел, поэтому решил промолчать, взяв вину за имевшее место недоразумение на себя.

В результате «история одной статуи» долго оставалась историей мнимого пушкинского безбожия. Теперь есть основания считать её «историей, которая сохранила память» о великом поэте и об одном из достойных иерархов Русской Православной Церкви.

При­меча­ния

¹ Цит. по: Ве­реса­ев В. Пуш­кин в жиз­ни. Вып. I, М., 1926, с. 17.

² О. С. Пав­ли­щева в пе­реда­че П. И. Бар­те­нева. См.: Род и детс­тво Пуш­ки­на // Оте­чес­твен­ные за­пис­ки, 1853, но­ябрь. См. так­же: За­меча­ние А. К. Сен-При о пись­ме А. С. Пуш­ки­на к П. Я. Ча­ада­еву от 6 и­юля 1831 г. в статье «Из пуш­ки­ни­аны П. И. Бар­те­нева» // Ле­топи­си Го­сударс­твен­но­го ли­тера­тур­но­го му­зея. Кни­га пер­вая. Пуш­кин. М., 1936, с. 502.

³ См.: Пуш­кин А. С. Полн. собр. соч. В 16-ти тт., М., 1937—1949, т. 14, с. 187 (Под­линник на франц.).

⁴ Вейдле В. В. Пушкин и Европа. // Современные Записки, № 63, Париж, 1937, с. 222-223.

⁵ Та­тищев С. Но­вый Фран­цуз­ско-Рос­сий­ский Сло­варь, сов­ре­мен­ный ны­неш­не­му сос­то­янию на­ук. М., 1832 (См.: Пуш­кин и его сов­ре­мен­ни­ки. Ма­тери­алы и ис­сле­дова­ния. Вы­пус­ки IX–X. Биб­ли­оте­ка А. С. Пуш­ки­на. Биб­ли­ог­ра­фичес­кое опи­сание. СПб., 1910, с. 103.

⁶ См.: Пуш­кин А. С. Полн. собр. соч. в 16-ти тт., т. 2, с. 195.

⁷ См.: Ор­лов В. Е. О необходимости нового перевода «французской» пушкинианы // Фи­лоло­гичес­кие на­уки, 1996, № 1, с. 3.

⁸ См.: Ор­лов В. Е. О двух пись­мах А. С. Пуш­ки­на к Л. Гек­керну (но­ябрь 1836г. — ян­варь 1837г.) // Фи­лоло­гичес­кие на­уки, 1992, № 2, с. 90-97. Его же: О вто­рой ре­дак­ции пись­ма А. С. Пуш­ки­на к Л. Гек­керну (но­ябрь 1836г.) // Фи­лоло­гичес­кие на­уки, 1993, № 2, с. 108-114. Его же: Пись­мо А. С. Пуш­ки­на к А. Х. Бен­кендор­фу от 21 но­яб­ря 1836 г. (ана­лиз бе­ловой и чер­но­вой ре­дак­ций) // Фи­лоло­гичес­кие на­уки, 1994, № 2, с. 106-115.

⁹ Пуш­кин А. С. Пись­ма пос­ледних лет. 1834–1837, Л., 1969.

¹⁰ Там же, с. 155-156.

¹¹ Пуш­кин А. С. Полн. собр. соч. в 16-ти тт., т. 11, с. 126.

¹² Там же, т. 12, с. 150.

¹³ Пушкин А. С. Собр. соч. в 10-ти тт., М., 1959—1962, т. 6, с. 257-258.

¹⁴ Там же, с. 361-362.

¹⁵ герой, король комедии (франц.).

¹⁶ Я спрячу<сь> в этой комнате (франц.). (Пушкин хотя и не написал перед сказуемым возвратного местоимения «me», что он иногда допускал в черновиках, тем не менее, имел в виду не некое лицо, кого хотел спрятать автор цитаты, а самого автора. В случае общепринятого перевода: «Я спрячу в этой комнате», полностью искажается смысл пушкинского высказывания. – Ещё один случай формального подхода к переводу пушкинского текста. – Прим. В.О.).

¹⁷ Сокрытый близ сих мест, я вас узрю, госпожа (франц.).

¹⁸ Да, это Агамемнон, это твой царь тебя будит. Приди, узнай голос, поражающий твой слух (франц.).

¹⁹ Бочаров С. Г. Французский эпиграф к “Евгению Онегину” (Онегин и Ставрогин)  // Бочаров С. Г. Сюжеты русской литературы. М., 1999, с.152.

²⁰ Эти сло­ва пе­рево­дят­ся с фран­цуз­ско­го язы­ка в соб­ра­ни­ях со­чине­ний А. С. Пуш­ки­на по-раз­но­му. Од­на­ко ни один из пе­рево­дов так и не был при­нят. Обо­рот во­шел в рус­ский язык фо­нети­чес­кой каль­кой «ко­миль­фо».

²¹ См. об этом: Орлов В. Е. По­лити­чес­кие иг­ры на пе­тер­бург­ском пар­ке­те. Пуш­кин – сви­детель, учас­тник или жер­тва? // Док­ла­д на 372-м за­се­да­нии Пуш­кин­ской ко­мис­сии ИМ­ЛИ им. Горь­ко­го РАН 7 фев­ра­ля 2018 го­да.

²² Мацеевич Л. С. Кишинёвские предания о Пушкине. Рассказ П. В. Дыдицкой. //Исторический вестник. Историко-литературный журнал. Год четвёртый. Апрель 1883.  С-Пб., 1883, с. 391-392.

²³ Monument. n. m. (lat. Monumentum). Fig. Tout ouvrage digne de passer à la postérité. // Pierre Larousse. Nouveau Dictionnaire Illustré. V.1. Langue française: étimologie, prononciation, etc. Paris, 1909, P. 502.

²⁴ Monument. n. m. Rare. Ce qui conserve ou exalte le souvenir d’une personne, d’une chose. // Paul Robert. Le Petit Robert 1. Dictionnaire alphabétique et analogique de la Langue Française. 1991. P. 1226.

²⁵ Monumental, -e, -aux. adj. (1806; de monument) Qui a un caractére de grandeur majestueuse. // Paul Robert. Указ. соч., с. 1226.

²⁶ Словарь языка Пушкина, в 4 тт., 2-е изд., доп. М, 2000, т.4, с. 372.