Пушкинский сайт

Новая версия дуэли А. С. Пушкина с Ж. Дантесом

Год назад «Книжное обозрение» опубликовало (1991г.,  №№ 21,22 и 44) две мои статьи о результатах исследования некоторых документов, касающихся дуэли А. С. Пушкина с Ж. Дантесом. Новая версия дуэли легла в основу телефильма «Честь имею… А. Пушкин», показанного по ЦТ в феврале этого года. Статьи и телепередача о трагических событиях стопятидесятипятилетней давности не прошли незамеченными, вызвав, разумеется, у читателей и зрителей вопросы, возражения и сомнения.

На часть вопросов я ответил в журнале «Филологические науки» (№ 2, 1992г.), распространяемом по подписке среди специалистов.

Начну с ноябрьского, 1836г., письма А. С. Пушкина к «усыновителю» Дантеса — Л. Геккерну. Во всех собраниях сочинений Пушкина, кроме раритетного 16-томного, дан (на французском языке и в переводе) только его т.н. «восстановленный текст», сводящий воедино два варианта ноябрьского и две «копии» январского, 1837г., писем Пушкина к Геккерну. Этот текст долго вводил в заблуждение как неискушенных читателей, так и эрудированных пушкинистов (Анну Ахматову, например, или С. Л. Абрамович) и считался главным доказательством «убеждения» Пушкина в том, что автором оскорбительных для его чести «дипломов на звание рогоносца» был барон Геккерн.

Целесообразно поэтому дать читателю возможность самому ознакомиться (по недостатку места — в переводе) с текстом ноябрьского письма в самой первой авторской редакции — в том виде, в каком А. С. Пушкин сначала хотел послать его.

Внимательный читатель обнаружит небольшое отличие текста фрагмента, начинающегося со слов «2 ноября вы…», от того, который приведен в «КО» № 21-22, 1991г. Это — результат моей продолжающейся работы над пушкинскими письмами, в т.ч. и по замечаниям известного пушкиниста В. С. Непомнящего и одного из лучших специалистов в области лексики и грамматики французского языка профессора В.В. Андриянова.

Итак, вот этот текст (многоточиями обозначены утраченные и не восстановимые по контексту фрагменты письма):

«Господин барон,

Прежде всего позвольте сделать краткий обзор того, что недавно произошло.

Поведение вашего сына было мне вполне известно и не могло быть мне безразлично, но так как оно не выходило из границ благопристойности и, кроме того, я знал, сколько моя жена заслуживает моей доверенности и моего… с тем, чтобы на сердце молодой женщины… муж, по крайней мере, если он не поглупел, вполне естественно становится поверенным своей жены и ее твердым наставником. Признаться, я был не без тревоги. Случай, который в любое другое время был бы мне крайне неприятен, позволил весьма удачно выйти из положения: я получил безыменные письма. Я увидел, что время настало, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь забавную и столь жалкую, что моя жена, в удивлении от такой плоскости, не смогла удержаться от смеха, и волненье, которое, быть может, некогда почувствовала она при виде этой великой и возвышенной страсти, угасло в отвращении самом покойном и как нельзя более заслуженном.

Но вы, господин барон, какова была ваша собственная роль во всем этом деле? Вы, представитель коронованной главы, вы были… вы разве только не подстерегали… углах, чтобы говорить ей о вашем сыне, и когда, больной венерической болезнью, он был изнурен лекарствами, вы говорили, подлец, что он умирает от любви к ней, вы бормотали ей: возвратите мне сына.

Вы видите, что я не стесняю себя: но погодите, это еще не все: я же говорил вам, что дело запутывается. Возвратимся к безыменным письмам. Вы же догадываетесь, что они для вас интересны.

2 ноября вы узнали от вашего сына новость, которая доставила вам большое удовольствие. Он сказал вам, что я в замешательстве, что моя жена боится одного из этих писем и что она от всего этого теряет рассудок. Вы решили нанести окончательный удар. Я получил… экземпляров безыменного письме (из тех, которые были распространены), но так как это письмо было изготовлено с… был уверен, что найду моего… не беспокоился больше. Действительно, после менее чем трехдневного розыска, я обнаружил искусителя, непочтительно поставленного в затруднительное положение. — Если дипломатия лишь искусство узнать, что делается у других, и посмеяться над их планами, вы отдадите мне справедливость, признав, что были побеждены по всем пунктам.

Теперь я подхожу к цели моего письма. Быть может, вы желаете знать, что помешало мне до настоящего времени опозорить вас в глазах дворов нашего и вашего. Извольте, я вам сейчас это скажу.

Я добр, простодушен… но у меня чувствительное сердце. Дуэли мне уже недостаточно… и чем бы она ни кончилась… достаточно отомщен ни вашего сына, ни письмом… до малейшего следа этого подлого дела, из которого мне легко будет составить превосходную главу в истории рогоносцев.

Честь имею быть, господин барон, вашим покорнейшим слугою А. Пушкин».

Как видите, в тексте нет речи ни о «дипломах», ни об авторстве их Геккерна. Пушкин пишет только о «безыменных письмах». «Дипломы» же, строго говоря, вообще нельзя считать письмами, тем более «безыменными» (анонимными): в них нет обращения к адресату, и они не анонимны, т.к. подписаны Борхом (слово «анонимный» не имело еще тогда отрицательного оттенка и означало лишь «безъименный, без подписи»: см. например, словарь В. И. Даля).

Тщательный анализ всех последующих редакций ноябрьского письма показывает, что и в них Пушкин обвиняет Геккернов только в « составлении списка» (снятии копии) с какого-то одного «безыменного письма» (не «диплома»!) и в оглашении его содержания — через возможное распространение его копий

Другое дело, что в процессе правки ноябрьского письма у Пушкина появилась мысль заставить Геккерна увидеть в его письме еще и обвинение в авторстве упомянутого «безыменного письма». Логическое завершение этот замысел Пушкина получает в его неотосланном письме к Бенкендорфу, в котором он, не обвиняя прямо Геккерна в авторстве, пишет: «Я убедился, что безыменное письмо есть от (дословный перевод. Разрядка моя. — В. 0.) г-на Геккерна».

По завершении реконструкции ноябрьского письма мне стала вполне ясна цель, которую Пушкин перед собой ставил: заставить подлецов оправдываться и в результате выдать ему «искусителя». И все же: в оглашении (и в возможном авторстве) какого «безыменного письма» обвинял он Геккернов?

Найти ответ на этот вопрос мне помогла публикация во «Временнике Пушкинской комиссии АН» (№ 24,1991г.) С. Шумихиным и К. Юрьевым выдержек из дневника московского почт-директора А. Я. Булгакова, который писал: «Полученное Пушкиным безымянное письмо, в коем приложен был (разрядка моя. — В. О.) патент в звании рогоносца, с другими язвительными шутками, раздражили… Пушкина самолюбие».

Все факты встали на свои места. В середине октября 1836г. Идалия Полетика, тайная любовница Дантеса и подруга жены Пушкина, заманивает ее в свой дом. Конечно, ревнивая Идалия не собиралась делить любовь красавца-кавалергарда с Натали. Под руководством опытного интригана, барона Геккерна, она и Дантес завлекали молодую женщину в западню для другого, высокопоставленного, развратника. К несчастью, Наталья Николаевна не решилась сразу же рассказать о случившемся мужу: не хотела добавлять забот Пушкину, и без того измученному литературными и денежными неурядицами. Ее промах позволил Геккерну, поначалу напуганному отпором, полученным его «сыном» (тот даже «заболел» и спрятался у себя дома), возобновить атаку на жену Пушкина. Но тут в дело вмешался некий  «шутник», приславший Пушкину в конце октября — начале ноября 1836г. по городской почте то самое «безыменное письмо» с приложенным к нему «патентом рогоносца», о котором написал в своей дневнике А. Я. Булгаков. О содержании письма мы можем судить по другому дневнику — графини Д. Ф. Фикельмон, которая записала 29 января 1837г., что имена Дантеса и жены Пушкина были соединены в нем  «с самой едкой и самой жестокой иронией (эта запись не может быть отнесена к «диплому»: его текст не дает никаких оснований для столь категоричного утверждения. — В.О.)».

Получив анонимное письмо с «дипломом» и обнаружив у себя дома неподписанные письма и записки к жене, в т.ч. и от неугаданного «искусителя», Пушкин приходит 2 ноября на квартиру Дантеса. Он хочет получить от молодого человека объяснение его поведения. Того охватывает страх. Но вскоре Дантес убеждается, что муж Натали ничего не знает ни о «свидании» на квартире у Полетики, ни об истинной роли, которую они с Геккерном играют, — «загонщиков» жертвы для «искусителя». И Дантес находит выход из грозящей ему вызовом на дуэль ситуации – признает своими, но адресованными не Наталье Николаевне, а ее сестре, письма и записки, опрометчиво показанные ему Пушкиным. На вопрос Пушкина, почему он не женится, Дантес отвечает, что его семья не дает ему согласия на брак. Пушкин бросает: «Так добейтесь его» и, в некотором замешательстве от услышанного, уходит.

Можно представить себе радость двух подлецов и негодование Пушкина, когда он после «менее чем трехдневного розыска» обнаружил, что мерзавцы служат добровольной «ширмой» для другого развратника! И боль Пушкина, когда он понял, какое оружие против жены дал врагам (а в том, что они применят его, у Пушкина не было сомнений).

Пушкину теперь не до «дипломов» и не до «шутника», направившего его по ложному следу. Прежде всего, ему было нужно (для предъявления высокопоставленному «искусителю» обоснованного обвинения) добиться от Геккернов признания, в чьих интересах они действовали и кого Дантес своей «находчивостью» так «непочтительно» поставил в «затруднительное» положение. Одновременно Пушкину нужно было нейтрализовать столь простодушно отданное подлецам оружие против своей жены: не дожидаться же, когда они им воспользуются!

И тут я позволю себе высказать догадку: Пушкин решает упредить «окончательный удар» противников своим ударом.

Пора разобраться, наконец, с пресловутыми «дипломами». Через полвека (и, разумеется,  не без желания обелить убийцу Пушкина) приятель Дантеса, князь А.В. Трубецкой, напишет: «В то время несколько шалунов из молодежи стали рассылать анонимные письма («дипломы. — В. О.) по мужьям-рогоносцам. В числе многих получил такое письмо и Пушкин».

Так это или нет, но можно предполагать, что Пушкин не придавал самому «диплому» значения, приписанного ему потом его друзьями и… пушкинистами. Реакция его на «диплом» не могла быть сильнее той, о которой вспоминал молодой друг Пушкина В. А. Соллогуб, принесший ему «в первых числах ноября» 1836г. письмо с надписью «Александру Сергеевичу Пушкину», которое получила в конверте на ее имя А. И. Васильчикова, тетя Соллогуба. Соллогуб, не вскрыв, в соответствии с правилами чести чужого письма, отнес его адресату. Пушкин «распечатал конверт и  тотчас (разрядка моя. — В. О.) сказал: — Я уже знаю, что такое, я такое письмо получил сегодня же от Елизаветы Михайловны Хитровой: это мерзость против жены моей. Впрочем, понимаете, что безыменным письмам я обижаться не могу. Если кто-нибудь сзади плюнет на мое платье, так это дело моего камердинера вычистить платье, а не мое… Послушайте, что я по сему предмету пишу г-же Хитровой». И он прочитал письмо, «вполне сообразное с его словами». Пушкин «говорил спокойно, с большим достоинством и, казалось, хотел оставить все дело без внимания». Соллогуб далее пишет: «Только две недели спустя узнал я, что в этот день он послал вызов Дантесу».

Из воспоминаний Соллогуба следуют два вывода: во-первых, получение Пушкиным «безыменных писем» от друзей не было причиной вызова им Дантеса на дуэль, а давало только столь необходимую возможность «удачно выйти из положения» — повод обвинить Геккернов в оглашении известного им письма; во-вторых, нет оснований считать, что полученные Пушкиным от друзей письма заключали в себе «дипломы»: ведь Пушкин не показал Соллогубу принесенного им письма, а сообщенные им  в письме к Е.М. Хитрово сведения, которыми она поделилась со своей дочерью Д.Ф. Фикельмон (см. выше дневниковую запись), говорят вовсе не о «дипломах».

Из «семи или восьми человек» (как писал Пушкин Бенкендорфу), получивших двойные письма, мы знаем лишь двух, кто вскрыл внутренние конверты: это П. А. Вяземский и М. Ю. Виельгорский (письмо Виельгорского попало потом в III отделение). Другие, «подозревая (т.е. не вскрывая писем. Разрядка моя. — В. О.) низость», их Пушкину не переслали (в черновике пушкинского письма к Бенкендорфу: «сожгли»).

Вяземскому и Хитрово не понравилось, что их вмешивают в историю с письмами. Князь заявил что он  «отвращает лицо» от Пушкиных, а дочь М. И. Кутузова «на коленях» просила Пушкина «не говорить кому бы то ни было об этом глупом происшествии». Интересно, что потом, после смерти Пушкина, Вяземский был первым, кто начал распространять версию о «дипломах», как о причине всего происшедшего.

До нашего времени дошли только два конверта от письма Виельгорского. На первом написан его адрес. На втором (а не  «на оборотной стороне пасквиля», как указано на вкладке в книге П. Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина» — см. с. 445 издания 1987г.), была надпись «Александру Сергеичу Пушкину». Это подтверждает и «Протокол графической экспертизы почерка» от 1927г., где сказано о предъявленных на экспертизу: «…3) обложке… с надписью «Графу Михаиле Юрьевичу Вельгорскому на Михайловской площади дом графа Кутузова», сбоку… сургучная печать; 4) такой же обложке (разрядка моя. — В. О.) для письма, с надписью «Александру Сергеичу Пушкину» (см. с. 436 того же издания).

Конверты (вернее, сложенные конвертами листы бумаги — обложки) и один экземпляр «диплома» были обнаружены в «Деле о полученных Пушкиным анонимных письмах» (III отделение, вопреки нежеланию Пушкина «замешивать» в его дела жандармов, занялось-таки поиском их автора). Кроме них, в «Деле» оказались только образцы французского почерка Дантеса и неких братьев Тибо. Вероятно, из него были изъяты какие-то документы на французском языке (не сравнивался же почерк Дантеса с «печатными» буквами «диплома» и с надписями на русском языке на конвертах!). Было ли в «Деле» безымянное письмо, полученное самим Пушкиным, и какой «диплом» в нем оказался? На эти вопросы ответа нет. Кстати, уже первый исследователь дела. А.С. Поляков, заметил: «Только болезненная подозрительность и гнев могли подсказать Пушкину «в ту же минуту» по получении «диплома» виновника этого дела (по Полякову, Геккерна. — В. О.) и удостовериться «по бумаге, по слогу письма и по манере изложения», что пасквиль исходит «от иностранца, человека высшего общества дипломата» (Поляков цитирует письмо Пушкина к Бенкендорфу. — В. О.). Поляков не учел лишь одного обстоятельства: письмо Бенкендорфу было написано не 4 ноября, когда Пушкин получил письма от Соллогуба и Хитрово, а спустя  полмесяца, 21 ноября 1836г. Никакой гнев не мог так долго застить Пушкину глаза от очевидных фактов: бумага «диплома» — самая простая, «слог» и «манера изложения» не выдают в авторе ни человека высшего общества, ни иностранца, ни, тем более, дипломата. Скорее, наоборот. Не надо делать из Пушкина недалекого человека: он описывал не «диплом», а письмо, его сопровождавшее. Об этом письме (и одновременно о письме «искусителя» – намеренная неоднозначность) писал Пушкин шефу жандармов. Именно это письмо требовал показать ему барон как доказательство обвинений, выдвинутых ему Пушкиным (прекрасно зная, что Пушкин не сделает этого, чтобы не компрометировать свою жену). Копию именно этого письма хотел увидеть Дантес у Виельгорского, узнав, что тот в числе других получил «двойное» письмо.

Факт изъятия документов из «Дела» говорит о могущественных силах, стоявших за «шутником», оповестившим Пушкина о мнимой измене его жены с Дантесом, чтобы столкнуть его с кавалергардом и спровоцировать дуэль. Становится интересной и гипотеза В. Ходасевича об авторе (только не «диплома», как считал он, а безымянного письма) — М. Д. Нессельроде, жене российского министра иностранных дел, злейшем враге Пушкина…

Возвратимся от «дипломов» к полученным друзьями Пушкина двойным письмам. И весьма удачное для Пушкина время их появления, и узкий круг получателей (кроме упомянутых, их прислали Карамзиным, К.О. Россету и еще одному-двум из тех, в дружеских чувствах, честности и нелюбопытстве кого Пушкин не сомневался), и другие факты (попытка Дантеса и Геккерна провести самостоятельное расследование, нежелание Пушкина посвящать кого-либо в подробности истории с письмами, даже вид сургучной печати, сохранившейся на конверте Виельгорского) говорят в пользу предположения, что наиболее вероятным распространителем этих писем был сам Александр Сергеевич Пушкин. Только разослал он по своим друзьям, конечно, не копии письма от «искусителя» или «безыменного письма» от «шутника» и не «дипломы», а просто вложенные один в другой и запечатанные… пустые листы бумаги – конверты.

Расчет Пушкина заключался в том, что его друзья, не вскрыв внутренних конвертов, отошлют их ему, подтвердив, при необходимости, сам факт их получения. Это давало ему возможность маневра: если бы Геккерны начали шантажировать его жену, Пушкин имел бы полное моральное право эту возможность использовать по своему усмотрению.

«Пушкин погиб жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчетом», — писал в своем дневнике весьма осведомлённый А. Н. Вульф. Что ж, если сводить причины гибели Пушкина только к истории с «безыменными письмами», может быть, это и так. Да, враги оказались более жестокими и коварными, чем предполагал сам Пушкин, а жена и друзья – менее чуткими и верными.

И неожиданную горечь приобретают слова, сказанные умирающим Пушкиным своей жене: «Не упрекай себя моей смертью, это дело, которое касалось одного меня»…

Владимир Орлов.
Опубликовано в газете «Домашнее чтение», 1993 г. , №8

Вырезка статьи. «Домашнее чтение», 1993 г. , №8