Пушкинский сайт

22 ап­ре­ля 2015 го­да в Ин­сти­туте ми­ровой ли­тера­туры име­ни А.М. Горь­ко­го РАН сос­то­ялось 341-е за­седа­ние Пуш­кин­ской ко­мис­сии. На за­седа­нии В.Е. Ор­лов про­чёл док­лад «Ана­лиз двух пи­сем А.С. Пуш­ки­на к Л. Гек­керну: уточ­не­ние хро­ноло­гии пред­ду­эль­ных со­бытий». Автор настоящего доклада ранее выступил с сообщением на Пушкинской комиссии ИМЛИ РАН им. А.М. Горького 28 мая 1991 г. и со статьями в научной (см. «Филологические науки» №2, 1992г., №2, 1993г., №2, 1994г., №1, 1995г., №1, 1996г.) и в популярной печати, в которых изложил свою версию непосредственно предшествовавших дуэли событий, основанную на более точных переводах с французского языка и реконструкциях писем А.С. Пушкина к Л. Геккерну и к А.Х. Бенкендорфу (ноябрь 1836 г. – январь 1837 г.). Автор объяснил многие «нестыковки» общепринятой версии преддуэльных событий и самой дуэли и выявил сущность предпринятых Пушкиным мер для нейтрализации вреда, который мог бы быть нанесён репутации его самого и его жены. Было также высказано предположение о личности действительного «искусителя» Натальи Николаевны, «непочтительно поставленного в затруднительное положение» Дантесом и его «приёмным отцом», устроившими настоящую охоту на жену Пушкина.

К сожалению, по ряду причин, в том числе личного характера, эта работа была автором прервана.

Цель настоящего доклада – внести уточнения в предложенную автором ранее версию преддуэльных событий и вновь обратить внимание пушкинистов, как тех, кто знаком с рассматриваемой проблемой, так и нового поколения, на выяснение всех обстоятельств интриги против Пушкина и его гибели. А также – привлечь к её исследованию и освещению не только архивистов и специалистов, историков и лингвистов, России и других стран, но и всех, кто располагает или имеет доступ к документам, прямо или косвенно касающимся преддуэльных событий и непосредственной реакции участвовавших в них или осведомлённых о них лиц высшей знати Европы XIXвека.

Несмотря на то, что со дня смерти Пушкина минуло почти два века, нам до сих пор не удаётся достаточно точно представить полную картину событий, непосредственно предшествовавших тому трагическому дню. Сразу же после смерти Пушкина Николай I приказал «предать забвению» не только «преступление» – участие в дуэли Пушкина, но и всю «дуэльную историю». Приказ царя был выполнен. Восторжествовало также согласованное решение близких к поэту людей не раскрывать в интересах, как они их понимали, его самого и, в особенности, его жены известные им подробности произошедшего. Всё это сыграло на руку тем, кто хотел скрыть истинную цель травли Александра Сергеевича Пушкина – опорочить его репутацию, нейтрализовать всё более усиливающееся влияние на российское общество и дискредитировать его в глазах императора. Многие материалы, которые могли бы помочь исследователям, безвозвратно утеряны или уничтожены, часть документов находится в недоступных архивах.

В известном письме В.А. Жуковского к С. Л. Пушкину, отцу поэта, есть такие строки: «… Когда Арендт прочитал ему письмо Государя, то он вместо ответа поцеловал его и долго не выпускал из рук, но Арендт не мог его оставить ему. Несколько раз Пушкин повторял: отдайте мне это письмо, я хочу умереть с ним. Письмо! Где письмо?»¹ Каждый раз, читая эти строки, я испытывал чувство внутреннего протеста. Слишком уж не соответствовало описанное Жуковским поведение Пушкина его независимой и гордой натуре, да и слова смертельно раненного поэта больше похожи на требование, чем на просьбу.

О каком же письме говорил «несколько раз» А.С. Пушкин? Это всего лишь одна из загадок, составляющих тайную сторону событий, сопутствующих гибели нашего великого поэта. К сожалению, и друзья Пушкина, действовавшие в интересах его оставшейся без средств к существованию семьи, и, в особенности, его враги, которые пытались уйти от ответственности за его смерть, предприняли все, чтобы правда о случившемся никогда не была выяснена.

Ещё раз обратимся к сохранившимся свидетельствам тех все более отдаляющихся от нас событий, в первую очередь – к письмам А. С. Пушкина, адресованным нидерландскому посланнику в России барону Л. Геккерну (ноябрьскому, 1836г., и от 25 января I837г., за которым последовала роковая дуэль на Черной речке).

6 февраля I837г., отвечая на вопросы комиссии военного суда, Жорж Дантес показал: «Генваря 26-го Нидерландский посланник Барон Геккерн получил от Камергера Пушкина оскорбительное письмо, касающееся до моей чести, которое якобы он неадресовал на мое имя единственно потому, что щитаит меня подлецом и слишком ниским. Все сие может подтвердится письмами находящимися у ЕГО ИМПЕРА­ТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА»². 9 февраля комиссия констатировала, что «письма, на кои ссылается Дантес, получены от графа Нисельрода»³. С писем были сняты копии, сделан их перевод с французского языка, а сами они возвращены графу Нессельроде. Был ли в их числе подлинник январского письма Пушкина и где он находится в настоящее время ‒ неизвестно. Все исследования январского письма проводились по хранящимся в настоящее время в ИРЛИ копии из военно-судного дела и так называемой «автокопии», которая, как считается, сделана самим поэтом и которая была приобретена в 1918 году у племянницы К. К. Данзаса, секунданта Пушкина на последней дуэли  (Рис.1, 2).

Рис.1. «Автокопия» письма Пушкина к Геккерну. Лицевая сторона. Подлинник.

Рис. 2. «Ав­то­копия» пись­ма Пуш­ки­на к Гек­керну.  Обо­рот­ная сто­рона. Под­линник.

Впервые «автокопия» январского письма была воспроизведена факсимиле в книге А. Амосова «Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина»⁴, изданной в 1863 году. К книге приложены копии и других документов о дуэли, причем специально указано, что эти копии сняты с соответствующих подлинников, которые «все доставлены К. К. Данзасом».

Книга Амосова вызывает ряд вопросов. Неясно, во-первых, как могли попасть к Данзасу, подсудимому по делу о дуэли и понесшему наказание за участие в ней, подлинники документов, и сейчас хранящиеся в военно-судном деле, доступ к которому был, конечно же, ограничен, поскольку в нём оказались затронутыми иностранные дипломаты, император Николай I и высшие сановники империи. Во-вторых, как мог оказаться у Данзаса подлинник приложенного к книге письма Пушкина к главе III отделения графу Бенкендорфу, который был обнаружен сравнительно недавно, в архиве секретаря шефа жандармов Миллера с запиской, что письмо не было отослано адресату? Наконец, когда и при каких обстоятельствах была возвращена Данзасу «автокопия» январского письма (известно, что «своеручную», т е. выполненную рукою Пушкина, копию Данзас направил 4 февраля 1837г. шефу жандармов с «покорнейшею просьбою» показать ее «Его Императорскому Величеству как покровителю и благодетелю несчастного семейства Пушкиных»⁵)?

«Автокопия» написана четким, аккуратным и однообразным почерком. Строки горизонтальные, имеют одинаковую длину, равномерно заполнены словами; расстояния между строками одинаковы. Текст занимает обе стороны одного листа бумаги. Однако в тексте содержатся многочисленные сокращения, описки и даже ошибки. Почерк, хотя и легко читаемый, отличается от почерка «французских» беловых писем поэта. Для придания «автокопии» убедительности документа она выполнена без абзацев, пропусков, помарок и последующих исправлений, однако при этом «автокопия» не подписана и не датирована Пушкиным.

Проведенный Н. В. Измайловым сравнительный анализ текстов «автокопии» и копии из военно-судного дела выявил значительные расхождения между ними⁶. Сравнение «автокопии» с текстом копии в книге Аммосова также вызывает недоумение. В тексте исправлены описки факсимиле, произведена его разбивка на абзацы и выделено восклицательным знаком обращение к Геккерну в начале письма, чего нет в факсимильной копии, но есть в копии из военно-судного дела. И еще: слово «un incident» (случай), которое есть в факсимиле, заменено в тексте его неточным синонимом «un accident».

Часть вопросов снимается допущением, что приложение к амосовской книге не было «доставлено» Данзасом, а комплектовалось самим автором из документов военно-судного дела с привлечением других источников. Такое допущение подтверждается и первым издателем «Подлинного военно-судного дела», который в предисловии к публикации «Дела» отметил, что «некоторые находящиеся в нем документы уже были опубликованы, частью буквально, частью в пересказах, но в подлиннике и в полном объеме оно до сих пор публике неизвестно»⁷. Такое допущение необходимо еще и потому, что, как сказано выше, к книге оказался приложенным «подлинник» письма Пушкина к А.Х. Бенкендорфу от 21 ноября 1836г.

Ни в «автокопии», ни копиях январского письма А. С. Пушкина к Геккерну нет ни слова обвинения барону в авторстве появившихся в 1836г. и порочивших имя поэта «пасквильных дипломов». В ноябрьском же письме к Бенкендорфу гово­рится: «Утром 4 ноября я получил три экземпляра безыменного письма, оскорбительного для моей чести и чести моей жены. По виду бумаги, по слогу письма, по тому, как оно было составлено я сразу же догадался, что оно от иностранца, человека высшего общества, дипломата. Я занялся розыском. Я убедился, что безыменное письмо ‒ от г-на Геккерна, о чем считаю своим долгом известить правительство и общество». Почему спустя два месяца, в январе 1837г., Пуш­кин не стал настаивать на том, что автором письма был Геккерн, не было выяснено.

Амосов приводит в своей книге слова Данзаса о том, что «автором анонимных записок, по сходству почерка, Пушкин подозревал барона Геккерна, отца, и даже писал об этом графу Б.»⁸. В таком случае Данзас должен был увидеть противоречие меж­ду своими и пушкинскими аргументами относительно авторства Геккерна. Судя по воспоминаниям Данзаса, очевидно, что сам он вообще не видел «дипломов на звание рогоносца», написанных, как известно, «печатными» буквами, т.е. почерком, не имеющим ничего общего с почерком Геккерна⁹. Из этого следует, что Данзас в своих воспоминаниях говорит совсем не о пресловутых дипломах, а о каких-то других «анонимных записках», тем более что и последовательность ноябрьских событий, в изложении Данзаса, не позволяет считать эти записки «дипломами»¹⁰.

Очевидно, что в январской дуэльной истории Пушкин не хотел говорить о «пасквильных дипломах». Смещение акцентов в установлении истинных причин событий в сторону этих дипломов произошло в результате целенаправленных действий более осведомленных, чем Данзас, друзей поэта, что, впрочем, устраивало и его врагов. Достаточно большую лепту в эти действия внес и князь П. А. Вяземский, включивший изложение пушкинского письма к Бенкендорфу в так называемый «дуэльный сборник», появившийся в обществе вскоре после смерти Пушкина¹¹.

Убедившись в том, что в январе 1837г. Пушкин не намеревался обвинять Геккерна в написании «дипломов», следует, казалось бы, сказать прямо противоположное о ноябрьской ситуации, если судить по письму Пушкина к Бенкендорфу. Однако этому противоречит воспоминание В. А. Соллогуба о прочитанном ему в тот день письме, адресованном барону Геккерну. «Он (Пушкин) запер дверь и сказал: «Я прочитаю вам мое письмо к старику Геккерну. С сыном уже покончено. Вы мне теперь старичка подавайте». Тут он прочитал мне всем известное письмо к голландскому посланнику». Вспоминая затем январские события и прочитанную им копию письма Пушкина к Геккерну от 26 января 1837г., Соллогуб замечает: «Письмо, впрочем, было то же самое, которое он мне читал за два месяца, ‒ многие места я узнал»¹².

Из сообщения Соллогуба, единственного человека, которому Пушкин читал оба письма к Геккерну и который оставил воспоминания об этом, видно, что молодой друг поэта не нашел между ноябрьским и январским письмами существенной разницы. Значит, и в ноябрьском письме не было утверждения, что автором дипломов на звание рогоносца был Геккерн, и даже намека на это. Иначе Соллогуб не написал бы в своих воспоминаниях и такой фразы: «Кто был виновным в сочинении «ругательных дипломов» осталось тогда еще тайной непроницаемой»¹³.

Ноябрьское письмо А.С. Пушкина к Л. Геккерну дошло до нас в виде фрагментов. Клочки бумаги, на которых были написаны эти фрагменты, составили, как считалось вначале, две черновые редакции январского письма¹⁴. Поскольку клочки были подобраны один к другому не совсем точно, эту работу проделали заново по отдельности Б. В. Казанский¹⁵ и Н. В. Измайлов¹⁶ (Рис.3).

Рис.3. (До) 21 ноября 1836г. Письмо Пушкина к Геккерну (1-я беловая редакция) — 1-й лист, лицевая сторона. Подлинник.

Уважаемые пушкинисты провели анализ двух писем и их реконструкцию и доказали, что эти письма являются не черновыми редакциями январского письма Пушкина к Геккерну, а беловыми ‒ ноябрьского. Отдавая должное огромной работе, ими проделанной, нельзя все же согласиться с принятой ими концепцией ‒ возможностью реконструировать тексты писем посредством обоюдных заимствований, тем более словами и предложениями из копий январского письма. Полученные таким способом ими тексты не отражают динамики событий с начала ноября 1836г. по 26 января 1837г. и эволюции позиции поэта.

Вот в моём переводе (здесь и далее все переводы с французского языка сделаны автором в соответствии с основными принципами, изложенными им в статье «О необходимости нового перевода на русский язык «французской» пушкинианы (к постановке проблемы)» – см. «Филологические науки», №1, 1996г.) текст сохранившихся фрагментов первого из этих писем без позднейшей авторской правки¹⁷:

«Господин барон,

Прежде всего, позвольте сделать краткий обзор того, что только что произошло. ‒ Поведение вашего сына было мне вполне известно и не могло быть мне безразлично, но так как оно не выходило из границ благопристойности и, кроме того, я знал, сколько моя жена заслуживает моей доверенности и моего <…> с тем, чтобы <……> на сердце молодой женщины <…>) муж, по крайней мере, если он не поглупел, вполне естественно становится поверенным своей жены и ее твердым наставником. Признаться, я был не без тревоги. Случай, который в любое другое время был бы мне крайне неприятен, позволил весьма удачно выйти из положения: я получил безыменные письма. Я увидел, что время настало, и воспользовался этим. Остальное вы знаете: я заставил вашего сына играть роль столь забавную и столь жалкую, что моя жена, в удивлении от такой плоскости, не смогла удер­жаться от смеха и волненье, которое, быть может, некогда почувствовала она при виде этой великой и возвышенной страсти, угасло в отвращении самом по­койном и как нельзя более заслуженном.

Но вы, господин барон, какова была ваша собственная роль во всем этом деле?

Вы, представитель коронованной главы, вы были <……> старухе, вы разве только не подстерегали <…> углах, чтобы говорить ей о вашем сыне, и когда, больной венерической болезнью, он был изнурен лекарствами, вы говорили, подлец, что он умирает от любви к ней; вы бормотали ей: возвратите мне сына ‒

Вы видите, что я не стесняю себя: но погодите, это еще не всё: я же гово­рил вам, что дело запутывается. Возвратимся к безыменным письмам. Вы же догадываетесь, что они для вас интересны.

2 ноября вы узнали от вашего сына новость, которая доставила вам большое удовольствие. Он сказал вам, что я в замешательстве, что моя жена боится одного из этих писем и что она от всего этого теряет рассудок. Вы решили нанести окончательный удар. Я получил <…> экземпляров безыменного письма (из тех, которые были распространены), но так как это письмо было изготовлено с <……> был уверен, что найду моего сочинителя, и не беспокоился больше. Действительно, после менее чем трехдневного розыска, я……………………………………………………………………………….

…………………………………………………………………¹⁸ . — Если дипломатия лишь искусство узнать, что делается у других, и посмеяться над их планами, вы отдадите мне справедливость, признав, что были побеждены по всем пунктам» (Рис.4).

Рис.4. (До) 21 ноября 1836 г. Письмо Пушкина к Геккерну (1-я беловая редакция) — 2-й лист, лицевая я сторона. Подлинник.

Две вымаранные поэтом полустроки чрезвычайно трудно поддаются расшифровке. Ясно, что в них Пушкин подводил итог предпринятых им розысков «сочинителя» и они не могли содержать слов общего характера, вроде «нашел, что искал», «открыл истину» и т.п., иначе поэт не стал бы так тщательно уничтожать их, поняв, очевидно, что вновь сообщает Геккернам сведения, которыми они могут воспользоваться.

Мне удалось расшифровать текст этих двух полустрок (подробнее – см. «Филологические науки», №2, 1992 г.). Пушкин тщательно вымарал, а затем дополнительно еще и замаскировал следующие слова: «découvris le tentateur embar(r)as-sé irrévérencieusement». И тогда все предложение переводится так: «Действительно, после менее чем трехдневного розыска, я обнаружил искусителя, непочтительно поставленного в затруднительное положение» (Рис.5,6).

Рис.5. (До) 21 ноября 1836 г. Письмо Пушкина к Геккерну (1-я беловая редакция) — 2-й лист, лицевая сторона. Рабочая копия. Этап реконструкции.

Рис.6. Реконструкция двух вымаранных полустрок на лицевой стороне второго листа 1-ой редакции письма Пушкина к Геккерну.

Становится объяснимой гордость Пушкина: несмотря на допущенную им вначале оплошность, доставившую радость Геккерну, он все же обнаружил присутствие в интриге третьего действующего лица – сочинителя письма без подписи, который был «дерзко» (еще одно значение слова «irrévérencieusement») «поставлен в затруднительное положение». Кем? Очевидно, Дантесом. Это вытекает из содержания рассмотренной части ноябрьского письма Пушкина. Как это произошло? Можно привести здесь воспоминания французского историка графа А. Фаллу, который, ссылаясь на «непререкаемый источник», писал: «Однажды в комнату Жоржа Геккерна явился Пушкин, поэт, наиболее заслуженно пользующийся популярностью в России. «Каким образом, господин барон, — обратился к нему с видимым спокойствием поэт, — я нашел у себя эти письма, выписанные вашей рукой (т.е., по смыслу, ‒ без подписи, анонимные, «безыменные»)?» И представил письма, действительно содержащие выражения чрезвычайно сильного чувства. «Они не должны задевать вас, — ответил г. де Геккерн, — госпожа Пушкина соглашается получать их только для передачи своей сестре, на которой я намерен жениться»¹⁹. Очевидно, в числе этих писем было и письмо от не угаданного тогда еще Пушкиным «искусителя».

Пушкин далее пишет:

«Теперь я подхожу к цели моего письма. Быть может, вы желаете знать, что помешало мне до настоящего времени опозорить вас в глазах дворов вашего и нашего. Извольте, я вам сейчас это скажу.

Я добр, простодушен <…> но у меня чувствительное сердце <…> Дуэли мне уже недостаточно <…> и чем бы она ни кончилась <…> достаточно отомщен ни <…> вашего сына, ни письмом <……> до малейшего следа этого подлого дела, из которого мне будет легко составить превосходную главу в истории рогоносцев.

Честь имею быть, господин барон, вашим покорнейшим слугою А. Пушкин».

Пушкин объясняет, почему он так легко поверил вначале «признанию» Дантеса и почему он не опозорил Геккерна, который руководил подлым поведением своего «сына», взявшего на себя роль добровольной «ширмы» для настоящего соблазнителя Натальи Николаевны. Наконец, Пушкин заявляет, что не удовлетворится дуэлью с Дантесом и выведет на чистую воду и «папашу», и «сына».

Геккерны надеялись помолвкой Дантеса с Екатериной Гончаровой добиться сразу двух целей: выбить из рук Пушкина оружие против «искусителя», признав своим и адресованным Екатерине письмо последнего, и продолжать преследование жены поэта, что было весьма удобно «искусителю», а в глазах великосветского общества создавало вокруг молодого кавалергарда романтический ореол жертвы любви к замужней красавице. Своим письмом Пушкин показывал Геккернам знание им всей ситуации.

Пушкина не удовлетворил текст письма, и он начал править его: вымарал и замаскировал (очевидно, желая сохранить письмо «для себя») две полустроки на лицевой стороне 2-го листа письма, написав над ними «savais à qoui m’en tenir» («знал, как мне поступить»), а затем стал редактировать текст, сокращая и вписывая в него новые слова и целые предложения. Так образовалась первая черновая редакция «второй беловой редакции» письма.

Текст первых двух страниц первой беловой редакции письма Пушкин оставил практически без изменений.

Текст 3-ей страницы подвергся наибольшим изменениям. Так, Пушкин вычеркнул первый абзац, сразу перейдя к событиям, происшедшим 2 ноября 1836г.:

«Вы решили нанести окончательный удар. <…> составлен вами и <…> я получил несколь­ко экземпляров (из тех, которые были распространены), но так как это письмо было изготовлено с <……> был уверен, что найду моего сочинители, и не беспокоился больше. Действительно, после менее чем трехдневного розыска, я знал, как мне поступить.

Если дипломатия лишь искусство узнать, что делается у других, и посмеяться над их планами, вы отдадите мне справедливость, признав, что были побеждены на всех пунктах.

Теперь я подхожу к цели моего письма. Вы ее знаете. Я добр, простодушен <…> но у меня чувствительное сердце <…> Дуэли мне уже недостаточно <…> и чем бы она ни кончилась <…> достаточно отомщен ни <…> вашего сына, ни письмом <……> до малейшего следа этого подлого дела, из которого мне будет легко составить превосходную главу в моей истории рогоносцев.

Честь имею быть, господин барин, вашим покорнейшим слугою А. Пушкин».

Сделаем выводы из образовавшейся, в результате пушкинской правки, черновой редакции второго варианта письма. Во-первых, она короче пер­вой беловой редакции, и это сокращение текста достигнуто за счет вычеркивания упоминания о полученных Пушкиным «безыменных» письмах как «случае», позволившем ему «удачно выйти из положения», внушавшего ему некоторую тревогу. Пушкин также исключает из письма фразы о своем замешательстве, радости Геккернов и боязни его женой одного из безыменных писем. Во-вторых, раскрывается содержание «окончательного удара», который решили нанести Геккерны: «<…> составлен вами и <…> я получил <…> экземпляров из тех, которые были распространены». И, в-третьих, убирается запись о том, что Пушкин еще до своего письма мог очернить Геккерна «в глазах дворов» голландского короля и русского императора.

Перейдем теперь к анализу второй беловой редакции письма Пушкина к Геккерну. Это письмо было разорвано на 32 клочка, и до нашего времени дошло только 16 из них (Рис.7, 8).

Рис.7. Ноябрьское, 1836г., письмо А.С. Пушкина к Л. Геккерну (2-я редакция) – 1-й лист, Лицевая сторона. Подлинник.

Рис.8. Ноябрьское, 1836г., письмо Пушкина к Геккерну (2-я редакция) – 2-й лист, лицевая сторона. Подлинник.

Письмо также было реконструировано Измайловым и Казанским, и именно из их реконструкции делают вывод о пресловутом «двухлетнем постоянстве» Дантеса в его «страсти» к Наталье Николаевне, и об авторстве Геккерна «дипломов на звание рогоносца» (Рис.9).

Рис.9. Реконструкция Н.В. Измайлова и Б.В. Казанского (вынесенный вниз вариант) и моя (верхний вариант) части текста 2-й редакции письма Пушкина к Геккерну на лицевой стороне первого листа.

Что касается «двухлет­него постоянства», то в промежуток из 22-х пробелов на 3-й и 4-й строках с необъяснимо большим превышением укладывается 17-знаковый вариант Казанского «années finissent», а Измайлов так и не смог предложить какое-либо слово вместо многото­чия в своем варианте «deux ans … finiroint», который, впрочем, неверен и грам­матически. Ну и, наконец, насчет «некоторого» или «известного» впечатления на сердце молодой особы. Почему-то Измайлов не замечает того, что слова «quelque impression» ни в каком случае не могут поместиться в пропуск на 4-й строке, а Казанский переводит удачно найденное им «quelque effet» тоже как «впечатление».

Самое же главное, пожалуй, вот в чем. Начатая Пушкиным фраза «Я хорошо знал…» должна иметь характер какой-то обшей сентенции, а «двухлетнее постоянство» не обязательно для произведения впечатления для любого молодого человека на любую «молодую особу» (словосочетание, никогда, кстати, не использовавшееся Пушкиным, когда ему надо было что-то сказать о женщине или девушке): одному (одной) для этого надо больше времени, другому (другой) ‒ меньше.

Предложенная мной реконструкция анализируемого фрагмента письма позволяет устранить все указанные несоответствия:

«…вмешаться, когда я сочту это к стати. Я хорошо знал, что красивая наружность, несчастная физиономия, настойчивость двух гонителей всегда производят в конце концов некоторое действие на сердце молодой женщины и что тогда муж, по крайней мере если он не поглупел, вполне естественно становится поверенным своей жены и ее твердым наставником».

От второго листа письма сохранилось только пять обрывков. Их перевод:

«… (с вашим) сыном сличение, в намерении нанести задуманный удар. Список безыменного письма был составлен вами (перевод дословный; следовало бы перевести более точно стилистически: «С безыменного письма вами была снята копия», но тогда так не говорили) и <…> я получил три экземпляра <…> которые (были распространены)».

Итак, в тексте второй беловой редакции письма мы находим подтверждение вер­сии о том, что Пушкин (по крайней мере, первоначально) обвинил Геккернов не в авторстве «дипломов», а в снятии копии со ставшего им известным «безыменного» (т.е. неподписанного) письма, опрометчиво показанного им Пушкиным. Было ли это письмо от «искусителя» Натальи Николаевны или от «доброжелателя», оповещавшего Пушкина о мнимой измене его жены с Дантесом с целью столкнуть его с кавалергардом? Я склоняюсь в пользу первого предположения. Очевидно. Дантес взял на себя роль «искусителя», признав его письмо своим, но адресованным не жене Пушкина, а ее сестре, Екатерине Николаевне. Пушкин же заставил Гек­кернов до конца играть роль, которую они так «непочтительно» взяли себе. Пушкин вновь показывает Геккернам свое знание их планов и действий и принимает дополнительные усилия, чтобы предотвратить возможное использование бароном этого письма в своих целях.

Таким оборотом дела Пушкин оставлял «искусителя» в его «затруднительном положении», резонно полагая, что как только Дантес и Геккерн начнут оправдываться, тут-то и обнаружится прикрытый ими «искуситель».

Коснёмся в этой связи письма Пушкина к начальнику III отделения графу Бенкендорфу, обнаруженного в архиве Миллера²⁰. Известен черновик пушкинского письма, который поступил в Пушкинский дом в 1929 году в составе т.н. «Майковского собрания» (четыре клочка плотной голубоватой бумага, исписанные с обеих сторон)²¹. Текст неполон, т.к. остальные клочки утеряны (Рис.10).

Рис.10. Черновое письмо А.С. Пушкина к А.Х. Бенкендорфу (до 21 ноября 1836г.) — 1-й лист, оборотная сторона.

Пушкин взял для черновика сложенный пополам лист бумаги с написанными когда-то ранее словами «Милостивый Государь» и неоконченным письмом к неизвестному лицу²², перевернул его на 90° чистой стороной вверх и начал писать быстрым и все более небрежным, по мере работы над письмом, почерком. Заключительную часть письма Пушкин написал поперек строк начальной его части. В результате воспроизведение и анализ пушкинского текста представляют определенные трудности.

Черновое письмо несет на себе следы правки, сделанной рукой самого Пушкина, кроме одного исключения. Остается только догадываться, почему реконструировавший письмо Б.В. Казанский не заметил следов чьего-то чужого (не пушкинского!) вмешательства в текст отчеркнутой строки и не увидел, что достоверной можно считать только первую букву «М» из прочитанной им как «ММН» аббревиатуры: вторая буква переделана в «М» из другой буквы (предположительно из «j»), третья – вообще не «H», а сочетание косой черты («/») со значком, напоминающим нижнюю часть строчной буквы «l»: поперечина же пресловутого «Н» – не что иное, как часть второй буквы «t» слова «tout» из строки, написанной позже поперек страницы. Кроме того, в следе строки кем-то вытерты буквы, эту строку продолжающие (части этих букв, не принадлежавшие каким-либо написанным словам черновика, остались в следе слова, начинающегося с буквы «М»), и тщательно, не «по-пушкински», подправлен остальной текст в местах пересечений²³ слов (рис.11). Да и перевод сконструированной Б.В. Казанским аббревиатуры «ММН» как «господа Геккерны» неудовлетворителен.

Рис.11. Фрагмент текста на оборотной стороне первого листа чернового письма Пушкина к Бенкендорфу. Рабочая копия.

Чья фамилия стояла за пушкинской «М» или начиналась с нее? Или чей титул? Современная криминалистическая экспертиза вполне в состоянии ответить на этот вопрос. Тогда бы мы точно узнали, кого подозревал Пушкин (по крайней мере, до аудиенции у царя 23 ноября 1836г.) в авторстве письма, положившего начало трагедии.

Далее. По отдельным верхушкам слов и акцентам, оставшимся от строки, написанной Пушкиным ниже по тексту, Казанский восстановил часть фразы: «employés ducorps diplomatique» — и дал такой перевод: «Я счел моим долгом предупредить правительство и общество, что один из чиновников дипломатического корпуса…» С реконструкцией Казанского нельзя согласиться по нескольким важным причинам. Хотя слово «employé» переводилось и переводится в настоящее время как «чиновник», но и в XIX в. и сейчас под ним подразумевается обычный «служащий» типа канцеляриста, письмоводителя. Поэтому «чиновник дипломатического корпуса» – явная нелепица: Пушкин не мог оставить этих слов после правки черновика, когда он напишет об авторе безыменного письма как о «важной особе», а над этой строкой даст к существительному, начинающемуся с «еm», определение «étrangers» («иностранные»), усиливающее нелепицу: «один из иностранных чиновников дипломатического корпуса» (Перевод Казанского. И это – о голландском после!?).

Словари дают много слов, начинающихся с «еm». Но контексту письма с учетом правила переноса соответствует только одно из них – существительное «empirique» («шарлатан»), имеющее одно замечательное свойство: омонимичность со словами «empire» («власть, владычество, обладание») и «Empire» («империя»). Пушкин, с его глубоким знанием французского языка и любовью к каламбурам, не мог этого не заметить и этим не воспользоваться.

Окончательная черновая редакция письма, если судить по ее сохранившимся частям, почти идентична оригиналу, кроме нескольких исключений. Во-первых, в беловой редакции нет слов «à cacheter» («как запечатано»). Во-вторых, Пушкин вновь переходит в ней к варианту, где говорит об авторе полученного им письма как о «человеке <высшего общества>», а не о «важной особе». В-третьих, Пушкин заменяет решительное утверждение об авторстве письма некого (некой) «M…» на простое сообщение о том, что это письмо – от Геккерна. Если присовокупить к этому не перешедший в окончательный текст конец второй черновой редакции об «одном из иностранных шарлатанов», становится очевидным, что Пушкин, хотя и разгадал, кого прятали за собой Дантес и Геккерн и кто был автором безыменного письма, но не пожелал представить решающих доказательств в официальном письме, чтобы не компрометировать свою жену.

Письмо Пушкина к Бенкендорфу было предостережением в адрес «важной особы», посягавшей на честь Пушкина и его жены, и обличением двух ревностных загонщиков жертвы для этой «особы», сделавших все возможное, чтобы Пушкин не узнал имя особы. На данной Пушкину аудиенции Николай I пообещал прекратить преследование Натальи Николаевны со стороны «важной особы» и найти автора анонимного письма, полученного Пушкиным. Поэтому и отпала необходимость отсылать письмо Бенкендорфу. Но оставались еще Геккерн и Дантес, пойманные Пушкиным с поличным. Они понимали, что в случае огласки всей истории им придется покинуть Петербург – первому вернуться в Гаагу в ранге отставленного посла, а второму отправиться в захолустный городок Сульц в сопровождении нелюбимой жены.

Барон и его «приемный сын» не могли допустить крушения своих честолюбивых планов и возобновили преследование Натальи Николаевны, надеясь спровоцировать дуэль. Предлогом для вызова Пушкина на поединок с Дантесом послужило письмо, которое 25 января 1837г. A.C. Пушкин послал барону Геккерну.

Считается, что Пушкин, работая над январским письмом, взял за основу свое ноябрьское, 1836 года, письмо, слегка подправил его и отправил барону. В качестве доказательств обычно приводят: «копию» январского письма из военно-судного дела; «автокопию» того же письма; письмо П.А. Вяземского великому князю Михаилу Павловичу²⁴; воспоминания К.К. Данзаса и Владимира Соллогуба.

В действительности, как я покажу ниже, Геккерн представил в комиссию военного суда вместо январского письма подделку – список с ноябрьского письма Пушкина. «Автокопией» же была подменена «своеручная» копия январского письма, которую получил от Пушкина его секундант Данзас и которую он направил 4 февраля 1837г. шефу жандармов, «узнав, что содержание пушкинского письма перетолковывается в городе весьма в невыгодную сторону для Пушкина».

Письмо же Вяземского и позднейшие воспоминания Данзаса и Соллогуба вполне укладываются в русло той интерпретации преддуэльных событий, которая была принята по приказу царя и устраивала как врагов Пушкина, так и его друзей ‒ позволяя последним, как они думали, соблюсти интересы жены и детей Пушкина. «Надо признать, — отмечал П.Е. Щеголев, — что победу и в памяти современников, и в памяти потомства одержали они, друзья Пушкина. Своим пониманием Пушкина, которое было манифестировано ими сейчас же после смерти и по поводу ее, они заразили всех исследователей и биографов Пушкина²⁵».

Уточним в свете вышеизложенного хронологию событий, предшествовавших дуэли²⁶.

В течение лета и осени 1836 года жена Пушкина подверглась ожесточенной атаке двух «гонителей» ‒ опытного интригана Геккерна и его «приемного сына» Дантеса. «Неутомимое волокитство» последнего не вызывало у Пушкина особой тревоги: поведение Дантеса вполне соответствовало придворным нравам.

В октябре (не позднее 19-го) 1836 года Идалия Полетика, подруга Натальи Николаевны и тайная любовница Дантеса, заманила жену Пушкина на свою квартиру. Оказавшийся там Дантес (а весьма возможно, сам «искуситель») умолял Пушкину «отдать себя» ему. Наталья Николаевна тотчас же покинула квартиру Полетики, но, к сожалению, не рассказала о происшедшем мужу, что позволило Геккерну шантажировать молодую женщину, нашептывая ей «по всем углам» о «любви» своего нашкодившего «сына» (прятавшегося под предлогом болезни у себя дома) и даже предлагая ей бежать из России «под дипломатической эгидой». Получив отпор, Геккерн стал угрожать ей местью.

В конце октября 1836 года Пушкин получает по городской почте «безыменное письмо» (возможно, с вложенным в него «дипломом на звание рогоносца»), извещавшее о мнимой измене его жены. Найдя у себя дома неподписанные письма и записки и связав их с Дантесом, Пушкин 2 ноября направляется к нему. Дантес берёт на себя их авторство, но заявляет, что они адресованы не Наталье Николаевне, а ее сестре Екатерине, на которой он будто бы намерен жениться. Доверчивый Пушкин удовлетворяется этим объяснением. В тот же день Дантес сообщает Геккерну о визите Пушкина, доставив барону «большое удовольствие» тем, что Пушкин не догадывается о ведущейся против него и его жены интриге.

После «менее чем трехдневного розыска» Пушкин убеждается во лжи Дантеса: по крайней мере, одно из показанных Дантесу писем адресовано не Екатерине, а Наталье Николаевне, и написано не им. Пушкину открываются роль, которую играл Дантес, развращавший его жену в интересах некоего «искусителя», руководство Геккерном «всем поведением» «сына» и нависшая над Натальей Николаевной угроза шантажа опасным для нее письмом.

3 ноября Пушкин, желая упредить «окончательный удар», который могли нанести барон и Дантес, узнавшие о содержании письма, опрометчиво им показанного (или даже переданного Пушкиным Дантесу), рассылает узкому кругу своих друзей и знакомых «двойные письма» ‒ вложенные в конверты с их адресами пустые и запечатанные листы бумаги с надписью на них «Александру Сергеевичу Пушкину». Расчет Пушкина заключался в том, что его друзья, не вскрыв внутренних конвертов, отошлют их ему, подтвердив, при необходимости, сам факт их получения. Это давало ему возможность маневра: если бы Геккерны начали шантажировать его жену, Пушкин имел бы полное моральное право использовать эту возможность по своему усмотрению – подтвердить обвинение двух «гонителей» его жены в разглашении содержания ставшего им известным письма.

«Пушкин погиб жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчетом», — писал в своем дневнике весьма осведомлённый А. Н. Вульф. Что ж, если сводить причины гибели Пушкина только к истории с «безыменным письмом», может быть, это и так. Да, враги оказались более жестокими и коварными, чем предполагал сам Пушкин, а друзья, увы, – менее чуткими.

4 ноября Пушкин получает 3 внутренних «письма» из «семи или восьми» разосланных²⁷.

В тот же день Пушкин посылает вызов на дуэль Дантесу как непосредственному оскорбителю его чести. На этот раз Дантес скрывается от Пушкина на дежурстве по полку. К Пушкину является Геккерн, который умоляет отсрочить дуэль. Пушкин соглашается, но, очевидно, при условии, что бароном будет названо имя «искусителя» его жены, прикрытого Дантесом: свидетельство было нужно Пушкину для мотивированного обвинения высокопоставленного «искусителя, непочтительно («признанием» Дантеса в авторстве чужого письма) поставленного в затруднительное положение».

7 ноября В.А. Жуковский, вызванный братом Натальи Николаевны из Царского Села, начинает по своей инициативе переговоры с Геккерном. Жуковский узнает от барона «о любви» Дантеса к свояченице Пушкина и о его будто бы планах жениться на ней. Жуковский едет к Пушкину и становится свидетелем его, знавшего подоплеку сделанного Геккерном «открытия», «бешенства». Вечером того же дня Дантес посещает Виельгорского. Целью визита было желание взглянуть на одно из полученных друзьями Пушкина писем (сведения о происходивших в семье Пушкиных событиях могли быть сообщены Дантесу Екатериной Гончаровой²⁸). Виельгорский письма не показал²⁹.

7-9 ноября Жуковский проводит в разъездах между Пушкиным, Е.И. Загряжской (теткой Натальи Николаевны) и Геккернами. Пушкин наотрез отказывается от встречи с Дантесом, имевшей целью втянуть его в объяснения при свидетелях.

10 ноября утром Жуковский передает Дантесу отказ от посредничества. Все же он продолжает искать выход из положения, который видит в том, что Геккерн официально объявит о согласии на брак «сына» с Е. Гончаровой. Барон торгуется: он требует предъявить ему письмо, полученное Пушкиным³⁰ и 12 ноября Жуковский, по-видимому, вновь встречается с Геккерном. Барон идет на уступки, получив от Жуковского заверения в том, что все посвященные в дело лица (и главное, Пушкин) будут хранить «в тайне» историю с вызовом, оглашение которой опозорило бы Дантеса и Геккерна и вызвало бы гнев «искусителя».

14 ноября состоялась встреча Пушкина с Геккерном у Загряжской. Все шло, казалось бы, к мирному исходу. Но вечером Пушкин сказал В.Ф. Вяземской знаменательные слова: «Я знаю героя (а не «автора») безыменных писем³¹, и через восемь дней вы услышите о мести, единственной в своем роде», свидетельствующие о том, что Пушкину 14 ноября уже было точно известно имя «искусителя» его жены³².

16 ноября Геккерн получает от Пушкина письмо с отказом от вызова на дуэль на основании того, что он «из слухов» узнал о намерении Дантеса просить руки Екатерины Гончаровой после дуэли. Дело можно было бы считать законченным (для Дантеса), но молодой француз вдруг проявил строптивость, направив (без ведома Геккерна) дерзкое письмо Пушкину. О реакции Пушкина на него нам известно из «Конспективных заметок» Жуковского: «Письмо Дантеса к Пушкину и его бешенство. Снова дуэль». Вечером 16 ноября Пушкин просит В.А. Соллогуба быть его секундантом и договориться «только насчет материальной стороны дуэли», не допуская каких-либо объяснений между противниками.

17-го утром Соллогуб (вопреки требованию Пушкина) посещает Дантеса и видит его уже вполне подчиненным воле Геккерна. Соллогуб едет к Пушкину, но тот остается непреклонным. Соллогуб направляется к секунданту Дантеса д’Аршиаку. Дуэль назначается на 21 ноября. Между тем, и секунданты и Геккерн ищут способ остановить дуэль. Соллогуб направляет Пушкину письмо, в котором сообщает ему о полной капитуляции Дантеса.

В тот же день, 17 ноября, Пушкин отвечает Соллогубу, письменно подтверждая согласие считать свой вызов «как непоследовавшнй» из-за дошедшей до него «общественной молвы» о решении Дантеса объявить, после дуэли, о намерении жениться на Е. Гончаровой. Уполномоченный Геккерном, д’Аршиак, прочитав письмо, говорит: «Этого достаточно». Вечером, на балу у С.В. Салтыкова, было объявлено о помолвке.

Однако, вопреки своему обещанию, Геккерн и Дантес, подстрекаемые и поддерживаемые врагами Пушкина, начали распускать порочащие его и его жену слухи. К тому же, вскоре после 17 ноября Геккерн, раздраженный предстоящей вынужденной женитьбой «сына», возобновил на правах будущего родственника преследование Натальи Николаевны. Вероятно, и Пушкин узнал больше о роли Геккерна не только как сводника Дантеса.

21 ноября Пушкин пишет письмо Бенкендорфу и в тот же день показывает Соллогубу письмо, написанное Геккерну³³.

23 ноября Пушкин ‒ на аудиенции у императора. Нам неизвестно об активных действиях Пушкина до второй половины января 1837г, из чего можно заключить, что Николай I пообещал предостеречь «искусителя» и найти автора письма, с которого все началось. Вероятно, он вытребовал это письмо у Пушкина³⁴ и взял с него слово «ничего не начинать, не предуведомив его».

10 января 1837г. состоялась свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой. Пушкин на венчание не поехал.

Вероятно, 14-16 января «искуситель» попытался втайне от Пушкина возобновить домогательство его жены³⁵ (возможно, как он это делал раньше, до женитьбы Дантеса на Е. Гончаровой, ‒ через последнюю). Одновременно Дантес с еще большим усердием продолжил игру в «жертву возвышенной любви», а Геккерн ‒ в «увещателя» Натальи Николаевны. Ситуация стала напоминать ноябрьскую, однако на этот раз, что было для Пушкина нестерпимо, ее сопровождали пересуды «в тех кругах, где были его друзья, его сотрудники и, наконец, его читатели».

25 января 1837г.³⁶ Пушкин направляет Геккерну письмо, которое барон и его «сын» сочли достаточным предлогом, чтобы вызвать Пушкина на дуэль. Перед этим, на балу у Воронцовых-Дашковых, Дантес явно напрашивался на оскорбление со стороны Пушкина (это давало Дантесу весомые преимущества при неизбежной в этом случае дуэли³⁷).

Из приведенной хронологии видно, что с 21 ноября 1836г. по конец января 1837г. имели место события, хотя и скрытые от непосвященных, но хорошо известные трем лицам – Пушкину, Геккерну и, частично, царю. Это ‒ один из аргументов против того, чтобы считать представленное в военную комиссию, разбиравшую дело о дуэли, «письмо Пушкина» подлинным: в полученном 8 (9?) февраля 1837г. через министра иностранных дел России К.В. Нессельроде «письме Пушкина» эти события не нашли отражения. Другим аргументом служат слова самого Геккерна из его неофициального письма тому же Нессельроде от 1 марта (!) 1837г.: «Из уважения к могиле я не хочу давать оценку письма, которое я получил от г. Пушкина: если бы я представил его содержание, то было бы видно»³⁸.

Какое же письмо было передано Геккерном через Нессельроде в комиссию?

Возвратимся ко второй беловой редакции ноябрьского, 1836 года, письма Пушкина к Геккерну³⁹ (Рис.12).

Рис.12. Ноябрьское, 1836г., письмо Пушкина к Геккерну (2-я редакция) – 1-й лист, оборотная сторона. Подлинник.

Пушкин отредактировал на 2-ой странице фразы о роли Геккерна: «Вы, господин барон, позвольте мне заметить, что роль, которая <…> во всем этом деле, не есть⁴⁰ Вы, представитель коронованной главы, вы были сводником <…> вашему выблядку, или так называемому побочному сыну, вы управляли всем поведением этого молодого человека. Именно вы внушали ему низости <…> выдавать, и глупости, которые он <…> Подобный похабной старухе, вы <…> мою жену по всем углам, чтобы ей <…> сына, и когда, больной венерической болезнью, он был <…>».

Затем Пушкин карандашом написал над «сводником» слово, которое Б.В. Казанский и Н.В. Измайлов прочитали как «paternellement» (с двумя «ll») и перевели его как «отечески»⁴¹. Но в оригинале нет второго «l»: Пушкин написал наречие «paternelement» («притворно отечески»), образовав его от прилагательного «paterne», а не от «paternel», и отсутствие в нем второго «l» в таком случае абсолютно верно.

Ошибку пушкинистов можно объяснить только «заимствованием» этого слова из «автокопии», которая оказывается в результате лишь списком с отредактированной Пушкиным второй редакции ноябрьского письма. Кроме того, ни стилистически, ни, в первую очередь, фактологически Пушкин не мог вставить в копию, если бы она была написана им самим, два слова «probablement» («вероятно») в одно, следующее за фразой о сводничестве Геккерна, предложение: «Все его (Дантеса) поведение было, вероятно, управляемо вами; именно вы, вероятно, внушали ему низости, которые он осмеливался выдавать, и глупости, которые он осмеливался писать».

Что касается «копии» из военно-судного дела, то и она оказывается дискредитированной упомянутыми «вероятно» и «отечески».

Итак, обе так называемые «копии» январского письма восходят к одному источнику ‒ исправленной Пушкиным второй беловой редакции ноябрьского письма.

Что же было в январском письме Пушкина?

Сохранились пять клочков с текстом, написанным Пушкиным карандашом с чернильными поправками. Клочки складываются в неполный (три клочка средней части утеряны) лист⁴² (Рис.13, 13а, 14).

Рис.13. Письмо А.С. Пушкина к Л.Геккерну от 25 января 1837 г. Черновик. Лицевая сторона. Подлинник.

Рис.13а. Письмо А.С. Пушкина к Л.Геккерну от 25 января 1837 г. Черновик. Лицевая сторона. Реконструкция.

Рис.14. Письмо А.С. Пушкина к Л. Геккерну от 25 января 1837г. Черновик. Оборотная сторона. Подлинник.

К этому черновику можно добавить еще пять клочков из Майковского собрания⁴³. Они написаны чернилами, два из них несут следы пушкинской правки, остальные три ‒ нет. Тексты на клочках не повторяются, что дает возможность рассматривать их в некоторой, хотя, разумеется, и условной, совокупности (Рис.15).

Клочок [М 3]

Клочок [М 4]

Клочок [М 5]

Клочок [М 6]

Клочок [М 7]

Рис.15. Пять клочков пушкинского письма из Майковского собрания.

                           Перевод черновика и пяти клочков из Майковского собрания:

Черновик (лицевая сторона):

«Я не беспокоюсь, что моя жена еще слушает ваши притворно отеческие увещания, я не желаю, чтобы моя жена… некий наглый родственник г-н… после… и представлять ей гнусное поведение как жертвоприношенье одному монарху…(выделенные слова написаны на лицевой стороне черновика рис.13-13а поперек основного текста) в сплетнях… примешивать и я… предостеречь от этого… я имею вашу мерку, вас обоих, вы моей еще не имеете. —

Черновик  (оборотная сторона):

Вы спросите, что помешало мне опозорить вас перед Нашим двором и вашим, и обесславить вас в…, которая мстит за меня… это не воображаете… оставить еще… подлое дело, которого я… и пр. — но, я это повторяю, необходимо, чтобы все отношения между вашей семьей и моей отныне были прерваны. —»

Клочки (М3 — М7):

«…Я не… вы сыграли втроем одну роль… наконец, мадам Экерн. Однако, ваш сын, недовольный… могу позволить, чтобы…»

«конечно, я не… отпускать ей… волочиться и…»

«…хорошо, г-н барон, …всё это я не… позволить, чтобы…»

«Вот… Я желаю… было больше… которое недавно…»

«…пишет, что… Петербург. (?) В феврале… родственниками… должность… император… правительство… говорил о вас… твердите…»

Можно, разумеется, найти некоторые соответствия отдельных частей черновых текстов текстам «копий». Более продуктивно рассматривать эти черновые тексты как самостоятельный эпистолярный материал, т.к. в них нашли отражение моменты, отсутствующие в обеих редакциях ноябрьского письма и в пресловутых «копиях» январского письма. Во всяком случае, этот, несомненно пушкинский, эпистолярный материал, с гораздо большим основанием следует относить к январскому, 1837г., письму Пушкина к Геккерну, чем сомнительные «копии». Точку в этом вопросе мог бы поставить только оригинал последнего письма А.С.Пушкина к Л. Геккерну⁴⁴.

То, что царь и его ближайшее окружение узнали о существовании, по меньшей мере, двух писем Пушкина к Геккерну, косвенно подтверждено в конфиденциальном письме императрицы Александры Федоровны к графине С.А. Бобринской: «Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма (а не одно письмо) Геккерну, не оставив ему возможности избежать дуэли»⁴⁵. Вспомним и о том, что в комиссию военного суда «письмо Пушкина» было передано через Нессельроде, которому Геккерн послал его в числе пяти документов⁴⁶. Но через некоторое время Геккерн направил Нессельроде еще один «документ, которого не хватало» в числе тех, что барон вручил ему ранее⁴⁷. Российский министр иностранных дел, хотя и находился вместе со своей супругой в весьма близких отношениях с послом Нидерландов, выходящих за рамки официального протокола, не мог не выполнить требования официальной комиссии – предъявить ей некоторый недостающий важный документ. Можно уверенно предположить, что этим документом было настоящее январское письмо Пушкина, утаить которое у себя барон теперь не мог, т.к. уже 4 февраля Данзас послал Бенкендорфу для сведения императора «своеручную» копию пушкинского письма.

Из приведенного выше реконструированного черновика этого письма видно, что оно не имело оскорбительного характера. Поэтому его нельзя было выставить причиной вызова на дуэль, и Геккернам пришлось прибегнуть к подлогу ‒ выдать за полученное ими в январе письмо неполный и подправленный (подделанный) список с раздобытого ими неведомыми путями ноябрьского, 1836г., письма Пушкина. Это полностью реабилитирует Пушкина и многократно усиливает вину двух интриганов, не желавших выполнить его справедливые требования.

Перед угрозой покинуть Петербург и прервать, таким образом, столь успешную карьеру в России, Геккерны решили, что только дуэль сможет повернуть дело в нужную им сторону. Очевидно, они были уверены в ее благоприятном для Дантеса исходе. Причины этой уверенности и того, почему царь приказал «предать всю историю забвению», ‒ за рамками настоящего филологического исследования.

Приложение. О личности «искусителя»

Кто же был третьим, если не главным, действующим лицом преступной травли поэта и его жены, кого прикрывали собой и для кого старались Геккерны, «папаша» и «сын»?

Вернемся на три года назад, в 1833 год. Как известно, Дантес явился в Россию «на ловлю счастья н чинов» из Франции через Германию, заручившись там поддержкой наследного принца Вильгельма Прусского, который дал молодому французу, имевшему немецких родственников по материнской линии, рекомендательное письмо к одному из влиятельнейших царедворцев — генерал-майору Адлербергу. Этого письма было вполне достаточно для наилучшего устройства Дантеса в России: Николай I был связан тесными узами с прусским королевским домом. Жена царя Александра Федоровна была дочерью прусского короля, сестрой наследного принца. Кроме того, русский самодержец покровительствовал легитимистам, одним из которых был Дантес, вынужденный именно по этой причине покинуть Францию. Все это, а не только привлекательная внешность, веселый нрав и остроумие молодого человека объясняют интерес, проявленный к нему нидерландским посланником бароном Геккерном, оказавшимся проездом в одном из захолустных европейских городов, в гостинице которого лежал заболевший Дантес. Кто знает, не тогда ли возникли в голове стареющего интригана некоторые честолюбивые планы, роль одного из исполнителей которых могла быть поручена Дантесу? Как бы то ни было, барон взял молодого француза под свое покровительство.

Рекомендации прусского двора обеспечили зачисление Дантеса в аристократический кавалергардский полк, находившийся под патронажем царицы и не только участвовавший в проводимых лично Николаем парадах и маневрах, но и поставлявший высокородным девицам и дамам двора женихов и кавалеров для бесчисленных придворных балов. Служа в этом привилегированном полку, Дантес подружился со многими отпрысками виднейших фамилий. Его приятелями были сын министра иностранных дел Д. Нессельроде и фаворит императрицы А. Трубецкой. Это позволило ему войти в самые интимные круги высшего петербургского света.

Ни сам Дантес, ни его приемный отец не могли, конечно, не обратить внимания на успех, которым пользовалась красавица Наталья Николаевна, всегда окруженная толпой восторженных обожателей, среди которых были и приближенные царя, и представители иностранной аристократии. Тут-то, очевидно, и созрела у Геккерна мысль воспользоваться в своих целях неопытностью и доверчивостью молодой женщины. Два интригана повели планомерную атаку на жену Пушкина, стремясь развратить и совратить ее, чтобы сделать игрушкой в своих руках. В ход пошли все средства — от открыто демонстрировавшихся Дантесом «чувств» до шантажа и угроз со стороны Геккерна.

В ноябрьском письме от 1836г. к Геккерну Пушкин писал: «Я хорошо знал, что красивая наружность, несчастная физиономия и настойчивость двух гонителей всегда производят, в конце концов, некоторое действие на сердце молодой женщины». Дантес демонстрировал, по ироническому замечанию поэта, «великую и возвышенную страсть» к Наталье Николаевне, втерся в пушкинскую семью, где оказывал знаки внимания не только жене главы дома, но и ее сестре Екатерине, втягивая и ее и постыдную игру. Он проник и в круг друзей Пушкина — Вяземских и Карамзиных. Геккерн руководил гнусным поведением молодого авантюриста и сам подкарауливал Пушкину по всем углам, шептал ей о «любви» своего «сына», умолял «спасти» его. Позднее сын Вяземского писал, что объяснение «раздражения» поэта «следует видеть не в волокитстве молодого Геккерна, а в уговаривании стариком бросить мужа»⁴⁸. Старшая сестра Пушкиной, Александра Николаевна, рассказывая о единственной встрече наедине Натальи Николаевны с Дантесом, сообщила, что последний умолял жену поэта «о том же, что и его приемный отец», т.е. чтобы она оставила мужа. Знаменательные слова! Не о своей любви и чувствах говорил «любимой» Жорж Дантес на свидании, а лишь играл отведенную ему «папашей» роль. Молодой женщине предлагались даже планы бегства за границу под дипломатической эгидой нидерландского посланника. До нас дошло и свидетельство самой Натальи Николаевны о Геккерне, что «он старался склонить ее изменить своему долгу и толкнуть ее в пропасть».

Если бы за ухаживанием, пусть и столь афишированным, Дантеса стояло чувство, Пушкин мог бы понять и простить молодого человека. Найдя у себя в доме неподписанные письма к жене, честный и доверчивый Пушкин решил без обиняков поговорить с Дантесом. Каково же было его удивление, когда тот вдруг заявил, что письма написаны им к Екатерине Гончаровой. Тут-то очевидно, и появились у поэта первые сомнения в искренности Дантеса. Не прошло и трех дней, как Пушкин убедился, что Дантес играет только роль «ширмы» для некоего высокопоставленного искусителя. Последовал ноябрьский вызов на дуэль, избегнуть которую Дантесу удалось только, попросив, по совету его друзей, руки Екатерины Николаевны в подтверждение своего «признания» Пушкину. Но было уже поздно. Даже такой отчаянный шаг не убедил поэта.

Удалось ли Пушкину найти настоящего соблазнители его жены? Дантес и Геккерн стояли на своем – «искуситель», если бы они выдали его, не простил бы Дантесу оказанной «медвежьей услуги» с признаньем авторства анонимного письма, которая поставила «искусителя» в весьма «затруднительное» положение. Самый короткий путь поисков предполагал участие в них Натальи Николаевны. Но все действия поэта зимой 1836-37гг., вплоть до его смерти, говорят о том, что Пушкин им не воспользовался. Нет лучшего доказательства любви поэта к своей избраннице! И мы, как и Пушкин, верим в ее совершенную невиновность. Она сама оказалась, по выражению П.А. Вяземского, жертвой «адских козней», которые были устроены против Пушкина и его жены.

В черновике январского письма Пушкина к Геккерну есть две написанные поперек основного текста и не полные, из-за утраты части клочков, на которые этот черновик был разорван, строки. В них говорится о попытках Дантеса, после того как Пушкин поймал его и его «папашу» на нечестной игре, как-то сгладить очень уж грязное впечатление у Натальи Николаевны от его действий. Дантес, по словам Пушкина, пытался «представить ей свое мерзкое поведение как жертву…одному монарху».

Если верить воспоминаниям царедворца М.А. Корфа, то Пушкин, встретив «где-то» Николая Павловича (уж не была ли эта встреча ноябрьской аудиенцией о Зимнем Дворце?), сказал ему, что «подозревал в ухаживании» за Натальей Николаевной и самого царя⁴⁹. Действительно, Николай был, как и все окружавшую жену Пушкина мужчины, не равнодушен к прелестям жены поэта. Но у нас нет никаких оснований отказывать императору в элементарной осторожности. Написание письма жене Пушкина, которого царь искренне считал одним из умнейших людей России, было бы немыслимой и непонятной глупостью. Да и Дантес вряд ли осмелился бы взять на себя роль непрошеного наперсника российского самодержца в таком деле. Нет, все-таки высокопоставленный искуситель должен быть рангом пониже.

Хорошо осведомленный Вяземский в своей записной книжке упоминал о том, что в деле было замешано «дипломатическое лицо». Совсем не обязательно, что это был посланник, посол или, тем более, служащий иностранного посольства. Те или иные дипломатические функции, в том числе и представительские, в то время почти повсеместных монархий могло исполнять любое династическое лицо, временно или постоянно находившееся при иностранном дворе.

Одним из таких «дипломатических лиц» при дворе Николая I был некто Карл Прусский, брат императрицы Александры Федоровны и прусского наследного принца Вильгельма, того самого, который снабдил Дантеса рекомендательным письмом.

Почему он обратил на себя мое внимание? Перечитывая дневник А.И. Тургенева, который в те дни был рядом с Пушкиным, я в записи от 1 декабря 1836г. прочитал: «…Во французском театре, с Пушкиными… Вечер у Карамзиных… Пушкин. Вранье Вяземского — досадно». В записи от 22 декабря: «…Вечер на бале у княгини Барятинской — мила и ласкова. Приезд государя и государыни, с наследником и прусским принцем Карлом… Пушкины. Утешенный Вяземский». Значит, Вяземский 1 декабря что-то сообщил Тургеневу, во что последний не поверил. А 22 декабря Тургенев, вероятно, убедился в том, что Вяземский прав (ироничное – «утешен»). И это, по логике, каким-то образом связано с приездом на бал, где была с мужем и Наталья Николаевна, царя с царицей и прусским принцем.

Принц Прусский Карл – Фридрих Карл Александр Прусский – родился 29 июня 1801г. , умер 21 января 1883г.) ‒ генерал-фельдцейхмейстер (2 марта 1854 г.) прусской армии, удостоен в 1872 году чина генерал-фельдмаршала Императорской Российской армии.

Начиная с 30-х гг., часто посещал Россию и был «своим» в Петербурге. Отличался невоспитанностью и необузданным нравом. А.О. Смирнова-Россет, бывшая в то время фрейлиной императрицы, вспоминала в старости: «Принц вел себя очень дурно»⁵⁰. Карл был непременным участником интимных вечеров в Аничковом дворце, в котором давались балы не более чем на сто персон, причем из дам приглашались «самые элегантные», в том числе и Н.Н. Пушкина. Неприличное поведение принца по отношению к женщинам вызвало однажды замечание Николая Павловича, которому не понравилось слишком уж явное приставание Карла к фрейлинам. В европейских странах обсуждался и скандал, связанный с тем, что Карл, рассердившись на слугу, убил его, то ли ударив палкой, то ли проколов шпагой. Прусский король, отец принца и русской императрицы, был вынужден отдать Карла под суд, который приговорил принца к пожизненному заключению в крепость. Конечно, наказание принцу было потом смягчено. Но сам факт симптоматичен. Такой молодец был способен на все, а еще один скандал «на всю Европу» имел бы и для него самого, и для его отца, прусского монарха, самые нежелательные последствия.

Имеются и другие данные, позволяющие предполагать, по меньшей мере, участие Карла Прусского в интриге против Пушкина и его жены. Так, например, в недавно опубликованных воспоминаниях дочери царя Ольги Николаевны есть такие строки в главе, озаглавленной «1837 год» (великой княгине нет ещё и 16-ти лет, и она записывает свои впечатления и то, что ей позволили знать августейшие родители):

«В эту зиму у нас в Петербурге был брат Мама, дядя Карл… Однажды он пригласил офицеров и трубачей одного полка к себе в Зимний дворец без разрешения командира или одного из старших офицеров, и выбрал как раз шесть лучших танцоров, которых можно было встретить во всех гостиных. Конечно, это были только молодые люди из лучших семей, и в Берлине никогда никому и в голову бы не пришло возмутиться из-за этого. Но в глазах дяди Михаила это было преступлением. Дядя Карл пригласил и Мама, которая появилась у него, чтобы также протанцевать несколько туров. Как только она появилась, трубачи заиграли вальс, дядя пригласил Мама, Мэри и молодые фрейлины с офицерами также закружились, все были в самом веселом настроении, как вдруг открылась дверь и появился Папа, за ним — дядя Михаил. Все кончилось очень печально, и этого конца не могли отвратить даже обычные шутки дяди Карла. Воздух был заряжен грозой, и вскоре она разразилась одним событием, которое косвенно было связано с неудачным балом. Среди шести танцоров, приглашенных дядей, был некто Дантес, приемный сын нидерландского посла в Петербурге барона Геккерна. Некоторое время спустя после этого бала Дантес стрелялся с Пушкиным на дуэли, и наш великий поэт умер, смертельно раненный его рукой. Папа был совершенно убит, и с ним вместе вся Россия: смерть Пушкина была всеобщим русским горем. Папа послал умирающему собственноручно написанные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях. Он благословлял Папа и умер настоящим христианином на руках своей жены. Мама плакала, а дядя Карл был долгое время очень угнетен и жалок⁵¹».

История щедра на совпадения. Когда поздно ночью 27 января 1837г. Пушкин, смертельно раненный Дантесом, попросил Арендта съездить к царю за прощением для себя и для Данзаса, он мог передать с ним в оправдание случившегося письмо от «искусителя». Николай в это время находился в театре, сопровождаемый именно Карлом Прусским. Николай мог показать письмо принцу, и тот был вынужден, если он не сделал этого раньше, признаться царю в своей, мягко говоря, неосторожности. Царь принял решение не возвращать письма Пушкину, а в ответ на настоятельное требование поэта посоветовал ему «умереть по-христиански». Хорошо понимая, какие последствия могло бы иметь разоблачение интриги, приведшей к смерти великого русского поэта, император начал сразу же принимать меры. Историю было приказано предать забвению. Отпевание Пушкина было совершено в тайне (примечательно, кстати, отсутствие на церемонии прусского посла, который — единственный из всего дипломатического корпуса — на ней не присутствовал). Было приказано опечатать бумаги поэта и сжечь те из них, которые могли скомпрометировать кого-либо из высокопоставленных лиц. Были приняты все меры для предотвращения народного возмущения, которое могло бы обратиться против окруживших престол «иностранных шарлатанов» и поколебать сам престол.

Два непосредственных виновника и исполнителя кровавой драмы были удалены из России. Дантес был выслан на границу с Пруссией н направился в Берлин, где был обласкан наследным принцем Вильгельмом и где его нагнала жена в сопровождении Геккерна. Последний получил отставку без прощальной аудиенции у императора. Предполагаемый «искуситель» отделался «смущением». Он остался в России.

Конкретная вина этих и других возможных участников убийства поэта еще требует уточнения. Многое могут прояснить два важнейших документа, скорее всего специально скрываемых от общественности, — подлинник письма Пушкина к Геккерну от 25 января 1837г. и письмо Николая I к принцу Оранскому, в котором русский царь описал своему родственнику, будущему голландскому королю, события, связанные с роковой дуэлью. Думается, теперь отпала необходимость их прятать.

С сайта Пушкинской комиссии ИМЛИ им. А.М. Горького.

Примечания.

¹ Щеголев П.Е. Дуэль и смерть Пушкина. Исследование и материалы. Изд. 3. М., «Книга», 1987. С. 160.

² Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Подлинное военно-судное дело 1837 г. СПб., 1900. С. 43.

³ Там же. С. 48.

⁴ Аммосов А. Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина со слов его бывшего лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса. СПб., 1863.

⁵ Новые материалы о дуэли и смерти Пушкина. Пг., 1924. С. 91-92.

⁶ Измайлов H.В. История текста писем Пушкина к Геккерну (17-21 ноября 1836 ‒ 26 января 1837) // Летописи Государственного литературного музеи. Кн. первая. Пушкин. М., 1936. С. 345-348.

⁷ Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. С. III-IV.

⁸ Аммосов А. Указ. соч. С.9.

⁹ Дуэль Пушкина с Дантесом-Геккереном. Приложение к С. 82.

¹⁰ Аммосов А. Указ. соч. С. 9-10, 10. прим.

¹¹ Эйдельман Н. Я. О гибели Пушкина. По новым материалам // Новый мир. 1972. № 2. С 202.

¹² Пушкин в воспоминаниях современников. М., 1985. Т. 2. С. 345-346.

¹³ Там же. С 346.

¹⁴ Русская старина. 1880. Июль. С. 516. прим.

¹⁵ Казанский Б. Письмо Пушкина к Геккерну // Звенья Кн. VI. М.-Л., 1936. С. 5-94.

¹⁶ Летописи Гослитмузея. Кн. 1. М., 1936. С. 338-357.

¹⁷ Переводы писем А.С. Пушкина выполнены автором с учетом замечаний, сделанных В.С. Непомнящим, а также профессором В.В. Андрияновым, за что автор выражает им глубокую благодарность.

¹⁸ Вместо этих двух зачеркнутых полустрок Пушкин написал сверху: «savais à quoi m’en tenir» («знал, как мне поступить»). Написанные тем же почерком, что и все письмо до последовавшей позднее правки, эти слова принадлежат черно­вой второй редакции письма.

¹⁹ Гроссман Л.П. Французские свидетельства о дуэли и смерти Пушкина // Пушкинский временник. М.-Л., 1939. Т. 4-5. С 428-433.

²⁰ Эйдельман Н.Я. Десять автографов из архива П.И. Миллера // Записки ОР ГБЛ. 1972. Вып. 3. С 308-309.

²¹ Казанский Б. Указ. соч. С. 48.

²² Там же. С. 94-100.

²³ В этом месте имеются следы от стертого с бумаги текста (части букв, знаки препинания, надстрочные знаки), а сохранившийся текст подправлен (так, например, в 3-ей строке впереди «dese» сохранилась часть буквы в виде волнистой черты, а слова «dese passer» несут следы правки по стертому тексту).

²⁴ Щеголев П.Е. Указ. соч. С. 257-271.

²⁵ Там же. С. 173.

²⁶ Предлагаемая хронология отражает авторскую версию событий, не согласную с принятым до настоящего времени произвольным разделением документов о преддуэльных событиях на «достоверные» и «недостоверные». Ссылки на общедоступные источники не приводятся.

²⁷ Остальные адресаты «выбросили» письма или «не отослали» их (М.Ю. Виельгорский и П.А. Вяземский даже вскрыли адресованные не им письма, что в дальнейшем сделало позицию Пушкина уязвимой (см., например, письмо В.А. Жуковского к Пушкину от 11-12 ноября 1836г.: «В этом деле и с твоей стороны есть много такого, о чем должен ты сказать: виноват!»)

²⁸ Известно об осведомленности Дантеса о жизни пушкинской семьи и о влюбленности в него еще до ноябрьских событий Екатерины Гончаровой. Дополнительное значение приобретают воспоминания В.А. Соллогуба о рауте у австрийского посланника Л. Фикельмона 16 ноября 1836г., на котором Пушкин «запретил Катерине Николаевне говорить с Дантесом».

²⁹ «Он был один из тех. кои получили безыменные письма, но на его дружбу к тебе и на скромность положиться можешь» (из письма Жуковского к Пушкину от 10 ноября 1836г.).

³⁰ Общепринятая трактовка записи Жуковского из его «Конспективных заметок о гибели Пушкина» («Мое посещение Геккерна. Его требование письма») как о требовании Геккерна к Пушкину написать письмо с извинениями неубедительна.

³¹ Так в оригинале: «Jе connais l’ hommedes (Разрядка моя. — В.О.) lettres anonymes».

³² Аудиенция, данная Пушкину царем, имела место 23 ноября 1836г., т.е. «через восемь дней».

³³ Орлов В.Е. О двух письмах А.С. Пушкина к Л. Геккерну (ноябрь 1836г. – январь 1837г.) // Филологические науки. 1992. № 2. С.90-97. Он же. О второй редакции письма А.С. Пушкина к Л. Геккерну (ноябрь 1836г.) // Филологические науки. 1993. № 2. С. 108-114. Он же. Письмо А.С. Пушкина к А.Х. Бенкендорфу от 21 ноября 1836г. (анализ беловой и черновой редакций) // Филологические науки. 1994. № 2. С. 108-119.

³⁴ Не это ли письмо умирающий Пушкин требовал вернуть ему: «…Отдайте мне это письмо, я хочу умереть с ним. Письмо! где письмо?»

³⁵ Мы решительно отказываемся признать относящейся к Пушкину ту часть письма Дантеса председателю военного суда Бреверну от 26 февраля 1837г., где говорится о П.А. Валуеве как о человеке, нагло ведшем себя по отношению к жене Дантеса и к Наталье Николаевне: жена Пушкина не потерпела бы замечания 21-летнего Валуева, если бы оно относилось к ее мужу; Пушкин никогда не принадлежал к «маленькому кружку» Бреверна; в письме «этот человек» отделен (по смыслу) от «противника» Дантеса и от «поэта», т.е. от Пушкина.

³⁶ В настоящее время убедительно доказано, что письмо Пушкина было отправлено 25 января 1837г., а не 26-го, как считалось ранее.

³⁷ Орлов В.Е. …Без срока давности // Книжное обозрение. 1991. № 44.

³⁸ Щеголев П.Е. Указ соч. С. 323.

³⁹ Орлов В.Е. О второй редакции письма А.С. Пушкина к Л. Геккерну (ноябрь 1836г) // Филологические науки. 1993. № 2. С. 90-97.

⁴⁰ Фраза не закончена Пушкиным.

⁴¹ Измайлов Н.В. История текста писем Пушкина к Геккерену // Летописи Государственного литературного музея. Кн. первая. Пушкин. М., 1936. С. 342. См. также: Казанский Б. В. Письмо Пушкина к Геккерну // Звенья. Кн. VI. М.-Л., 1936. С. 33, 41.

⁴² Казанский Б.В. Указ. соч. С. 51-54. Измайлов Н. В. Указ. соч. С. 351-352.

⁴³ Казанский Б.В. Указ. соч. С. 54-58.

⁴⁴ К сожалению, С.Б. Ласкин и В.М. Фридкин, встречавшиеся с престарелым потомком Ж. Дантеса в Париже уже в наше время, не попросили его показать им подлинник январского письма Пушкина.

⁴⁵ Герштейн Э. Г. Вокруг гибели Пушкина // Новый мир. 1962. № 2. С. 214. Конечно, в данном случае нам важна в сообщении императрицы не ее оценка пушкинских писем, а подтверждение ею наличия нескольких писем А.С. Пушкина к Л. Геккерну.

⁴⁶ Однако для приобщения к «Делу о дуэли» в военно-судную комиссию было передано только два документа.

⁴⁷ Щеголев П.Е. Указ. соч. С 320.

⁴⁸ Вяземский П. П. А. С. Пушкин по документам Остафьевского архива и личным воспоминаниям. СПб. 1880. С. 71.

⁴⁹ Корф М.А. Записки. М., 2003. С. 684.

⁵⁰ Смирнова-Россет А.О. Дневник. Воспоминания. М., 1989. С. 161.

⁵¹ Сон юности. Записки дочери императора Николая I Великой княжны Ольги Николаевны королевы Вюртембергской. Париж, 1963. С. 46-47.