Пушкинский сайт

Сегодня в России отмечается Пушкинский день России (День русского языка): 6 июня (25 мая по старому стилю, в день Вознесения Господня) 1799 года родился в Москве гений русской литературы Александр Сергеевич Пушкин. Ежегодное празднование этого события установлено в 2011 году указом президента России.

В Москве сегодня цветы понесут к подножию монумента на Тверской улице, а в Петербурге — к памятнику во дворе дома на набережной реки Мойки. Дома, в квартире которого на втором этаже Пушкин умер, не дожив и до 38 лет. Как много он мог еще сделать! И в этот праздничный день к радости примешивается щемящее сердце чувство потери и не даёт покоя всё тот же горький вопрос: как такое могло случиться?

Накануне праздника корреспондент ИА REGNUM Людмила Лис взяла интервью у члена Пушкинской комиссии ИМЛИ им. А.М. Горького РАН, пушкиниста, кандидата филологических наук Владимира Евгеньевича Орлова.

— Владимир Евгеньевич, прежде всего, хотелось бы узнать, как вы пришли к тому, чтобы стать пушкинистом. Чем определился Ваш творческий путь?

Судьба как будто готовила меня к этому. Мое детство прошло в Москве, на Арбате, в доме, который до революции был домом свиданий. Он описан в одном из рассказов Бунина. Дом был отдан под коммунальные квартиры: все «нумера» были переделаны под комнаты. В одной из «клетушек» большой квартиры, где проживало девять семей, жила моя бабушка, в девичестве Философова. И туда моя семья вернулась из эвакуации в 1944 году. В этой же квартире также жили две сестры, которые работали в доме свиданий до революции. Их не коснулись репрессии, поскольку в 1917 году они были объявлены «трудящимся элементом». Одна из них была замужем, но муж у нее куда-то исчез, а вторая — незамужняя. Обе в совершенстве владели французским языком. В 50-е годы к ним приезжали консультироваться преподаватели французского языка из МГУ. Своих детей у них не было. Мы с сестрой им так понравились, что они нас стали учить французскому языку. Моя сестра была более усидчивая, поэтому она окончила педагогический институт, стажировалась в Сорбонне, потом работала преподавателем во французском колледже, сейчас уже на пенсии. Я пошел учиться в обычную «мальчишескую» школу, а когда ввели совместное обучение, меня перевели в «девичью», французскую спецшколу, потому что она была ближе других к дому. Уже тогда я начал писать рассказы, проявлять какие-то литературные способности. Был просто погружен в пушкинскую поэзию и прозу. Но мой отец посоветовал мне не делать литературу своей профессией, и по окончании школы я поступил в Бауманское училище, которое успешно окончил.

В 1958 году из-за работы отца мы на некоторое время приехали в Ленинград. Я пошел на Мойку, в музей-квартиру Пушкина, где на всеобщее обозрение было выставлено письмо Пушкина к нидерландскому посланнику в России Геккерну, написанное в январе 1837 года. Письмо было на французском языке, а рядом — перевод на русский. Я сравнил их и понял, что перевод не соответствует тексту письма. Правда, на тот момент я засомневался именно в своем знании французского, но «осадочек остался». Позднее узнал, что это не подлинное письмо, а его реконструкция. Это запало мне в душу.

После окончания Бауманского я работал гражданским инженером, потом меня пригласили в армию, где в ту пору был дефицит специалистов, и я работал военным инженером. Служа в армии, я поступил в военный институт иностранных языков. По окончании стал переводчиком, защитил кандидатскую диссертацию. Отслужил свои 25 лет, ушел на пенсию, но это письмо мне все покоя не давало. И вот, читая сборник 1936 года «Летописи Литературного музея», я наткнулся на статью пушкиноведа Измайлова «История текста писем Пушкина к Геккерну», в которой была ссылка на статью другого известного исследователя Казанского. Оба пушкиниста реконструировали пушкинское письмо, каждый по-своему. Это был очень серьезный труд по текстологии, французской фразеологии и филологии. Мне повезло: здесь же находились в качестве приложения черновики этого письма. Я начал работать над ним. Я шаг за шагом расшифровывал их, устраняя недостатки перевода. Пять лет подряд я опубликовывал статьи в журнале «Филологические науки» по результатам моей работы. Я убедился в том, что не зря это начал. И до сих пор продолжаю работать. И теперь не столько с этим письмом, сколько с тем, что за ним крылось.

Главное, что я понял, это то, что история последней дуэли Пушкина — это сочетание манипуляций источниками и, к сожалению, следствие ошибок его самого. Плюс к этому, молодость Натальи Николаевны сыграла роковую роль во всей этой истории. Я не сторонник утверждения, что жена изменяла Пушкину, я верю ему в этом вопросе, верю его словам, обращенным к жене: «Ты невинна во всем этом». Да, был такой период в их отношениях, начиная со второй половины 1834 года, когда Пушкин был очень занят писательской и журнальной работой, а его любимая Натали, попав в высший свет, вынуждена была на балах знакомиться и флиртовать с мужчинами. Такой флирт был непременным атрибутом придворной жизни, но, конечно, женское кокетство это было в определенных рамках. Все, что наворочено в связи с этим вокруг дуэли Пушкина, — это неправда. Начиная с мнимой причины дуэли, пресловутого диплома рогоносца, который он получил, и кончая тем письмом, которое он послал Геккерну. Почему? Можно конспирологические теории строить, и есть, я знаю, определенные составляющие, позволяющие это делать. Но главным образом потому, что в этой истории оказались замешаны члены царской семьи, родственники царицы Александры Федоровны. И когда Пушкин, умирая, потребовал от царя вернуть документы, которые он ему раньше отдал, то Николай I отказал ему. Царь написал Пушкину, чтобы тот «умирал христианином» и не мстил никому. Взамен царь обещал, что семья Пушкина будет обеспечена материально. Пушкин был вынужден смириться. Жуковскому и Дубельту, которые разбирали бумаги, было приказано изъять все документы, которые могут навредить высокопоставленным лицам и семье Пушкина, и сжечь их. Мало того, когда следователи военного суда «прижали» Дантеса с Геккерном, они тоже стали крутить вокруг да около и выдавали документы, которые были сфальсифицированы. Когда же их окончательно принудили, они все-таки отдали подлинные бумаги. Но, просмотрев их, царь решил не приобщать их к делу, приказал немедленно закончить следствие и позже отказался вернуть документы двум интриганам.

Фразы Пушкина «Мне будет легко написать историю рогоносцев» и «Наташа, ты ни в чем не виновата, это дело касалось только меня» вкупе с категорическим царским приказом предать дуэльную историю забвению, — не позволили друзьям Пушкина копать глубже. Никто из них ничего толком не знал — Пушкин считал, что сам справится с ситуацией, а самые близкие друзья Пушкина не проявили к нему должного внимания и сочувствия. Приближенные же к Дантесу и Геккерну молчали по понятным причинам, хотя некоторые и проговаривались.

— О каких документах идет речь?

В первую очередь о письмах. Пушкин написал Геккерну два письма — в ноябре 1836 года и в январе 1837-го. Ноябрьское письмо Геккерну он не отправил. Два черновика он разорвал, и обрывки потом были найдены в корзине для бумаг. В них не хватало кусков, причем самых важных, самых содержательных кусков, поэтому и стала необходимой их реконструкция. Ещё Пушкин написал в ноябре письмо Бенкендорфу. Но и это письмо Пушкин не отослал; оно было найдено только после его смерти. Самая гнусность в том, что считается, что Пушкин в январе в письме оскорбил Дантеса и Геккерна так, что им ничего не оставалось, кроме дуэли. Это неправда. Все это время, начиная с ноября, он от них требовал, во-первых, чтобы они оставили в покое его жену, и во-вторых, чтобы они покинули Россию. И в январском письме никаких оскорблений не было. Даже известное слово Пушкина «подлец» относилось к ноябрьскому письму. И вот эти обрывки ноябрьского письма кто-то достал из мусорной корзины и сохранил. Похоже, это был Жуковский. На их основе Измайлов и Казанский, считая их черновиками январского письма, реконструировали это письмо. Но есть еще куски писем из так называемого Майковского собрания — в 1925 году были найдены фрагменты, написанные рукой Пушкина. Я уверен, что именно они являются обрывками черновика настоящего январского письма Геккерну, которое было ото всех спрятано. Екатерина — сестра Натальи Николаевны и жена Дантеса — чтобы оправдать дуэль, умудрилась стащить ноябрьское письмо, и оно было представлено следствию как январское, и в нем действительно было много оскорблений. А настоящее январское письмо было утаено.

— Вы начали с того, что стали исправлять ошибки переводов с французского языка других пушкинистов? А кто еще помогал Вам в исследованиях?

Работа эта была тяжелая. Начнем с того, что настоящий французский язык в России теперь уже полностью потерян. А ведь ещё в начале прошлого века нельзя было найти образованного человека, который не знал французского языка. Кстати, «французские» страницы текста первых изданий «Войны и мира» Л. Н. Толстого не были снабжены переводом. Даже учителя, которых в настоящее время готовят институт иностранных языков и педагогические институты, плохо знают язык. И, к сожалению, им не помогут уже никакие стажировки и никакие Сорбонны, потому что во Франции тоже перестали заниматься русским. Мне же снова повезло. Когда я всерьез занялся этим делом, Бог стал мне посылать людей, которые могли помочь мне в работе. Настоящее чудо, что меня познакомили с правнучкой Пушкина — Натальей Сергеевной Шепелевой. Когда я познакомился с ней, ей было под 90 лет. Последние годы ее жизни я провел рядом с ней. Это был потрясающий человек, с ней было очень интересно. Французский язык она знала действительно в совершенстве, поэтому ее помощь в моих поисках была очень важной. Общаясь с ней, я понял, что существует некая тайна в пушкинской семье, что-то тщательно скрыто от посторонних. Определенная влюбленность Натальи Николаевны в Дантеса была, и этим чувством он потом воспользовался в своих целях. Разговоры об этом Наталье Сергеевне, правнучке Натальи Николаевны, не очень нравились. Тем не менее она напитала меня реалиями быта пушкинской семьи и некоторыми тонкостями французского языка. Революцию она застала 15-летней девочкой, ее отец С.П. Мезенцев был генералом свиты императора Николая II. В 1925 году он первый раз попал на Лубянку, а в 1937 году его расстреляли. Наталья Сергеевна работала в консерваторской библиотеке, ее не тронули, причем это решалось на уровне Сталина. Был такой директор Пушкинского музея А. Крейн. Наталья Сергеевна, по ее словам, с ним поссорилась, потому что, как я понял, ей хотелось большего уважения к ней за то, что она дарила музею личные вещи семьи: вышитый бисером кошелек Натальи Николаевны, ее коралловый браслет. Браслет находился у М. А. Пушкиной-Гартунг, старшей дочери Пушкина. Та передала его своей племяннице Анне Александровне Пушкиной, а она — Наталье Сергеевне. Наталья Сергеевна еще много чего готова была подарить, но из-за ссоры не подарила. В результате после ее смерти многое пропало. Куда делось — концы проглядываются. Но, увы… Она мне показывала знаменитую ладанку, в которой была частица ризы Господней. Она ее хранила за занавеской возле киота, эта ладанка передавалась по наследству от старшего мужчины в семье к следующему старшему сыну. Она была сначала у Александра Александровича — сына Пушкина, потом Александр должен был ее отдать Григорию, но он отдал эту ладанку своей любимой внучке Наталье, которую он нянчил на руках и которая была для него последним утешением в жизни. Наталья Сергеевна хоронила дочь Пушкина Марию Александровну, которая умерла в марте 1919 года в нищете. Для Марии просили пенсию у наркома просвещения Луначарского. Он согласился с тем, что дочери Пушкина надо помочь. Но помощь опоздала. Пенсия пришла к похоронам. Наталья Сергеевна со своей старой тёткой Анной Александровной похоронили Марию на Донском кладбище, и деньги, выделенные советской властью, ушли на гроб. Наняли какого-то человека, чтобы вырыл могилу. Спустя время стали искать эту могилу, но кроме Натальи Сергеевны никто не знал, где могила находится. Могилу Александра Александровича, который умер в июле 1914 года в Останкине Каширского уезда Тульской губернии, в имении своей второй жены, хотели сровнять с землей из-за того, что там все пришло в полное запустение. Наталья Сергеевна добилась того, что сын Пушкина был перезахоронен в фамильном склепе. В 1963 году его прах, согласно его завещанию, был, наконец, перенесен в Лопасню. По прямой линии пушкинских наследников нет, но родственников по разным странам живёт много. При Наталье Сергеевне они часто собирались, общались, но после ее смерти такого живого общения стало меньше.

— И куда же потом делась ладанка? Наверное, были и другие реликвии у Натальи Сергеевны. Куда они делись?

Что касается ладанки… Перед смертью Натальи Сергеевны жена режиссера Любимова Каталина Кунц привезла ее из больницы домой, чтобы попрощаться с домом. Наталья Сергеевна попросила позвать меня, я приехал, и она мне сказала, что ладанку отдала в надежные руки. Недавно я узнал, что она отдала ее лечащему врачу.

Наталья Сергеевна жила в однокомнатной, продуваемой ветрами насквозь квартире. Там у нее был уголок, где стояли иконы, а внизу матрац на ножках, на котором она спала. Рядом, на тумбочке, стояла икона Спасителя. Наталья Сергеевна рассказывала, что этим образом мать Натальи Николаевны благословила ее на брак с Александром Сергеевичем, и на тыльной стороне иконы, под бархатом, есть об этом надпись, сделанная рукой Натальи Николаевны. После смерти Натальи Сергеевны эта икона исчезла. Я прочитал в старой газете «Вечерняя Москва», что эта икона была продана за миллион долларов Всероссийскому музею Пушкина, который находится в Петербурге. Есть Музей-квартира Пушкина на Мойке, есть Пушкинский Дом (ИРЛИ — Институт русской литературы) и есть так называемый Всероссийский музей Пушкина, который не имел до недавнего времени своего помещения. С некоторых пор часть его экспозиции можно увидеть на заднем дворе музея на Мойке. Я искал эту икону в экспозиции, но не нашел. Тогда я спросил у директора музея С. М. Некрасова о ней, на что он мне ответил: где читали, там она и находится. Газета эта, кстати, тоже из архива исчезла.

Еще у Пушкина был знаменитый талисман. С лёгкой руки И. С. Тургенева, нас полтора с лишним века упорно и настойчиво убеждают, что это перстень с сердоликовым камнем, который Пушкину подарила Елизавета Воронцова в Одессе при расставании. Есть два стихотворения Пушкина о талисмане. И в одном из них есть упоминание о том, что талисман ему вручила «волшебница» — там, где море «вечно плещет на пустынные скалы», «где, в гаремах наслаждаясь, дни проводит мусульман». И предупредила: «…Когда коварны очи очаруют вдруг тебя, иль уста во мраке ночи поцелуют не любя — милый друг! от преступленья, от сердечных новых ран, от измены, от забвенья сохранит мой талисман!» Надо отдать должное Пушкину. Он никогда ничего не «выдумывал». Все события, которые он описывал, были реальными, начиная со стихотворений и кончая «Капитанской дочкой». И я однажды сказал Наталье Сергеевне, что сомневаюсь в том, что украденный в 1917 году с выставки перстень, на котором была надпись его бывшего владельца, торговца, на древнееврейском языке «Симха, сын честного господина Иосифа старца, да будет благословенна его память» — это тот самый талисман, о котором Пушкин писал в стихотворении. Наталья Сергеевна вдруг мне говорит: «Сейчас я кое-что вам покажу». Она достала старинную шкатулку, открыла ее и показала камешек сердолика в почерневшей серебряной оправе. Его размер был один сантиметр. Она сказала, что, по семейному преданию, эту шкатулку Александр Сергеевич держал у себя на столе и любил перебирать вещички, которые в ней лежали. Я рассмотрел этот камень под увеличительным стеклом. Камень имел форму капли, с обратной стороны на нем была выгравирована надпись тоже на древнееврейском языке, разделенная пополам вертикальной чертой. Справа от черты — первая часть надписи, слева — другая. И вся надпись окружена была крестиками. Эти вот крестики меня потрясли. Их было 12 или 14. Пушкин одно время сам занимался исследованиями древнееврейского алфавита. Видимо, хотел расшифровать и эту надпись. Миф о талисмане от Воронцовой и другие расхожие мифы о Пушкине поддерживаются теми, кто «научно» работает над наследием Пушкина и кто обеспечил себя на долгие годы вперёд такой работой. Например, 30-томное академическое Полное собрание сочинений Пушкина должно было бы уже выйти из печати. Институту русской литературы еще в 1999 году (!) дали грант на выпуск этого грандиозного издания. Но до сих пор вышел ограниченным тиражом только один (пробный!) том. Я в прошлом году поинтересовался у пушкиноведов из ИРЛИ, как обстоят дела, боясь, что я не успею дать тексты для последнего тома, где должны быть опубликованы преддуэльные письма поэта. На меня посмотрели, извините, как на «ненормального» и сказали, что делают только третий том, и даже его мне не дали посмотреть, потому что еще не готов. Да и второй том не дали посмотреть.

Или, например, Наталья Сергеевна, отдавая в Пушкинский Дом свой архив, написала в сопроводительном письме, что его можно выдавать мне — Орлову Владимиру Евгеньевичу. Я просил у господ из этого Дома доступ к архиву. Они ответили, что знают о разрешении Натальи Сергеевны, но подпустить меня к бумагам отказались. По их правилам, никого к документам подпускать нельзя, пока они сами в них не разберутся. Но когда они в них разберутся, никто не знает. Она умерла почти 20 лет назад, а они до сих пор не разобрались.

Так вот, продолжим про камешек. Наталья Сергеевна мне его подарила перед смертью. Я расшифровал надпись. Там было написано: «Господи, убереги его от несчастной любви». И я рассказал о камешке в музее на Пречистенке Наталье Ивановне Михайловой — научному руководителю. Она сказала мне, что потом мы как-нибудь поработаем с этим камнем. Но «потом» не случилось. Я уехал во Францию и думал уже, что останусь там жить. Камешек я вделал в перстень, предварительно зарисовав его и надпись, которая была на нем. Во Франции мы однажды пошли в магазин с моей дочерью. И там, в магазине, я его потерял. Он соскочил с пальца, а я заметил это только дома. Мы искали его, давали объявления в газетах. Но он исчез. Наверное, это наказание за мое тогдашнее желание остаться за границей, вместо того, чтобы дальше собирать по крупицам правду о Пушкине здесь, в России.

— Значит, талисман Пушкина безвозвратно утерян? Даже тот, кто нашел его, вряд ли осознает его ценность. Тогда вернемся к письмам. Ведь рукописи, как известно, не горят.

Рукописи Пушкина хранятся в комнате-сейфе в ИРЛИ и открываются только при свидетелях. Чтобы их посмотреть, нужно надеть перчатки. И надо получить специальное разрешение. Мне было разрешено их потрогать! Мне нужно было посмотреть эти письма. Некоторые из обрывков вышеупомянутых писем были склеены исследователями Казанским и Измайловым, а некоторые клочки так и лежали, сложенные друг на друга, в конверте. Мне важно было самому увидеть, правильно ли они склеены. И мне разрешили, в порядке исключения, их «повращать». Работая над письмами, уточняя перевод сложенных из клочков писем, сопоставив их с письмами к Бенкендорфу, мне удалось уточнить хронологию событий дуэли. Выяснилось, что Дантес здесь не главное действующее лицо. Был еще один человек, «искуситель» и главный виновник всего произошедшего, которого покрывали и Дантес, и Геккерн, и царь Николай I, и все остальные.

— Хотелось бы услышать эту трагическую историю из Ваших уст.

В течение лета и осени 1836 года жена Пушкина подверглась ожесточенной атаке двух «гонителей» — опытного интригана Геккерна и его «приемного сына» Дантеса. «Неутомимое волокитство» последнего не вызывало у Пушкина особой тревоги: поведение Дантеса вполне соответствовало придворным нравам. В начале октября (не позднее 19-го) 1836 года Идалия Полетика, подруга Натальи Николаевны и тайная любовница Дантеса, заманила жену Пушкина на свою квартиру. Оказавшийся там Дантес (а весьма возможно, и сам «искуситель») умолял Наталью Николаевну «отдать себя» ему. Она тотчас же сбежала, но, к сожалению, испугалась рассказать обо всем мужу, что впоследствии позволило Геккерну шантажировать молодую женщину, нашептывая ей «по всем углам» о «любви» своего нашкодившего «сына», прятавшегося под предлогом болезни у себя дома, и даже предлагая ей бежать из России «под дипломатической эгидой». Получив отказ, Геккерн стал угрожать ей местью.

В конце октября 1836 года Пушкин получает по городской почте «безыменное» (анонимное) письмо (возможно, с вложенным в него «дипломом на звание рогоносца»), в котором извещалось о мнимой измене его жены. Найдя у себя дома так же неподписанные письма и записки и ошибочно связав их с Дантесом, Пушкин 2 ноября направляется к нему. Дантес берёт на себя их авторство, но заявляет, что они адресованы не Наталье Николаевне, а ее сестре Екатерине, на которой он будто бы намерен жениться. Пушкин, как честный человек, удовлетворяется этим объяснением. В тот же день Дантес сообщает Геккерну о визите Пушкина, доставив барону «большое удовольствие» тем, что Пушкин даже и не догадывается о ведущейся против него и его жены интриге.

После нескольких дней размышлений и разыскных мероприятий Пушкин убедился во лжи Дантеса. При внимательном изучении он обнаружил, что, по крайней мере, одно из представленных писем было адресовано именно Наталье Николаевне, и написано оно не Дантесом, а кем-то еще. Пушкин понял, что Дантес пытается развратить его жену в интересах некоего «искусителя». Для него стало ясно, что поведением приемного сына руководит Геккерн. Пушкин пожалел о том, что доверился и показал, а, может быть, даже и отдал Дантесу это компрометирующее «искусителя» письмо. Но было уже поздно. 3 ноября Пушкин, желая предупредить «окончательный удар», который могли нанести барон и Дантес, узнавшие о содержании письма, рассылает узкому кругу своих друзей и знакомых «двойные письма» — вложенные в конверты с их адресами пустые и запечатанные листы бумаги с надписью на них «Александру Сергеевичу Пушкину». Расчет Пушкина заключался в том, что его друзья, не вскрыв внутренних конвертов, отошлют их ему, подтвердив, при необходимости, сам факт их получения. Это давало ему возможность маневра: если бы Геккерны начали шантажировать его жену, Пушкин имел бы полное моральное право использовать эту возможность — обвинить двух «гонителей» Натальи Николаевны в разглашении содержания ставшего им известным письма.

Пушкин «пал жертвою неприличного положения, в которое себя поставил ошибочным расчетом», писал в своем дневнике весьма осведомлённый А. Н. Вульф. Что ж, если сводить причины гибели Пушкина только к истории с «безыменным письмом», может быть, это и так. Да, враги оказались более жестокими и коварными, чем предполагал сам Пушкин, а друзья, увы, — менее чуткими. 4 ноября Пушкин из семи или восьми разосланных получает только 3 «внутренних» письма.

В тот же день Пушкин посылает вызов на дуэль Дантесу как непосредственному оскорбителю его чести. Дантес скрывается от Пушкина на дежурстве по полку. К Пушкину приезжает Геккерн, который умоляет отсрочить дуэль. Пушкин соглашается только при условии, что барон назовет имя лица, которого покрывал Дантес: свидетельство было нужно Пушкину для мотивированного обвинения высокопоставленного «искусителя, непочтительно («признанием» Дантеса в авторстве чужого письма) поставленного в затруднительное положение». Геккерн делает вид, что ничего не знал об этом, и говорит о давней любви Дантеса к Екатерине, сестре Натальи Николаевны. 7 ноября Жуковский едет к Пушкину и становится свидетелем его, знавшего подоплеку сделанного Геккерном «открытия», «бешенства». Вечером того же дня Дантес посещает Виельгорского. Целью визита было желание взглянуть на одно из полученных друзьями Пушкина «двойных писем». Сведения о происходивших в семье Пушкиных событиях могли быть сообщены Дантесу Екатериной Гончаровой. Виельгорский письма не показал.

7−9 ноября Жуковский проводит в разъездах между Пушкиным, Е.И. Загряжской (теткой Натальи Николаевны) и Геккернами. Пушкин наотрез отказывается от встречи с Дантесом, имевшей целью втянуть его в объяснения при свидетелях. 10 ноября утром Жуковский передает Дантесу отказ от посредничества. Все же он продолжает искать выход из положения, который видит в том, что Геккерн официально объявит о согласии на брак приемного сына с Екатериной Гончаровой. Барон торгуется: он требует предъявить ему письмо, полученное Пушкиным. 12 ноября Жуковский, по-видимому, вновь встречается с Геккерном. Барон идет на уступки, получив от Жуковского заверения в том, что все посвященные в дело лица, а главное, Пушкин, будут хранить «в тайне» историю с вызовом, оглашение которой опозорило бы Дантеса и Геккерна. И, добавлю, вызвало бы гнев высокопоставленного «искусителя».

14 ноября состоялась встреча Пушкина с Геккерном у Загряжской. Все шло, казалось бы, к мирному исходу. Но вечером Пушкин сказал В.Ф. Вяземской знаменательные слова: «Я знаю героя (а не «автора», как ошибочно переводили раньше с французского языка) безыменных писем, и через восемь дней вы услышите о мести, единственной в своем роде». Эта фраза позволяет делать предположение о том, что Пушкину 14 ноября уже было известно имя «искусителя» его жены.

16 ноября Геккерн получает от Пушкина письмо с отказом от вызова на дуэль по той причине, что он «из слухов» узнал о намерении Дантеса просить руки Екатерины Гончаровой после дуэли. Дело можно было бы считать законченным для Дантеса, но молодой француз вдруг проявил строптивость, направив, без ведома Геккерна, дерзкое письмо Пушкину. О реакции Пушкина на него нам известно из «Конспективных заметок» Жуковского: «Письмо Дантеса к Пушкину и его бешенство. Снова дуэль». Вечером 16 ноября Пушкин просит В.А. Соллогуба быть его секундантом и договориться «только насчет материальной стороны дуэли», не допуская каких-либо объяснений между противниками.

17-го ноября утром Соллогуб (вопреки требованию Пушкина) посещает Дантеса и видит его уже вполне подчиненным воле Геккерна. Соллогуб едет к Пушкину, но тот остается непреклонным. Соллогуб направляется к секунданту Дантеса д’Аршиаку. Дуэль назначается на 21 ноября. Между тем и секунданты, и Геккерн ищут способ остановить ее. Соллогуб направляет Пушкину письмо, в котором сообщает о полной капитуляции Дантеса. В тот же день, 17 ноября, Пушкин отвечает Соллогубу, письменно подтверждая согласие считать свой вызов «как непоследовавший» из-за дошедшей до него «общественной молвы» о решении Дантеса объявить после дуэли о намерении жениться на Екатерине Гончаровой. Уполномоченный Геккерном, д’Аршиак, прочитав письмо, говорит: «Этого достаточно». Вечером на балу у С.В. Салтыкова было объявлено о помолвке.

Вопреки своему обещанию, Геккерн и Дантес, подстрекаемые и поддерживаемые врагами Пушкина, начали распускать порочащие его и его жену слухи. К тому же, вскоре после 17 ноября Геккерн, раздраженный предстоящей вынужденной женитьбой «сына», возобновил на правах будущего родственника преследование Натальи Николаевны. Вероятно, и Пушкин в эти дни узнал больше о роли Геккерна — не только как сводника Дантеса.

21 ноября Пушкин пишет письмо Бенкендорфу и в тот же день показывает Соллогубу письмо, написанное Геккерну. 23 ноября Пушкин получает аудиенцию у императора. Неизвестно об активных действиях Пушкина до второй половины января 1837 года, из чего можно заключить, что Николай I пообещал предостеречь «искусителя» и найти автора письма, с которого все началось. Вполне может быть, но это моё предположение, он вытребовал это письмо у Пушкина и взял с него слово «ничего не начинать, не предуведомив его». А Пушкин не смог отказать Николаю I.

10 января состоялась свадьба Дантеса и Екатерины Гончаровой. Пушкин на венчании не присутствовал и заявил, что его дом навсегда закрыт для Дантеса и его семьи. И Дантес с еще большим усердием принялся играть в «жертву возвышенной любви», а Геккерн — в «увещателя» Натальи Николаевны. Ситуация стала напоминать ноябрьскую, однако на этот раз, что было для Пушкина нестерпимо, ее сопровождали пересуды в тех кругах, где были его друзья, соратники и, наконец, его читатели.

25 января 1837 года Пушкин направляет Геккерну письмо, которое барон и его так называемый сын сочли достаточным предлогом, чтобы вызвать Пушкина на дуэль. Перед этим, на балу у Воронцовых-Дашковых, Дантес явно напрашивался на оскорбление со стороны Пушкина. Это давало Дантесу весомые преимущества при неизбежной в этом случае дуэли. К тому же, Дантес опасался публичного скандала с разоблачением его, по меньшей мере, непрошеного вмешательства в личную жизнь высокопоставленного искусителя, который мог последовать на одном из придворных балов или раутов в присутствии членов императорской семьи.

По хронологии видно, что с 21 ноября 1836 года по конец января 1837 года имели место события, хотя и скрытые от непосвященных, но хорошо известные трем лицам — Пушкину, Геккерну и, частично, царю. Это один из аргументов против того, чтобы считать представленное в военную комиссию, разбиравшую дело о дуэли, «письмо Пушкина» подлинным: в полученном 8 или 9 февраля 1837 года через министра иностранных дел России К.В. Нессельроде «письме Пушкина» эти события не нашли отражения. Другим аргументом служат слова самого Геккерна из его неофициального письма тому же Нессельроде от 1 марта 1837 года: «Из уважения к могиле я не хочу давать оценку письма, которое я получил от г. Пушкина: если бы я представил его содержание, то было бы видно…».

— Какое же письмо было передано Геккерном через Нессельроде в комиссию военного суда?

В комиссию была передана подделка, список с ноябрьского письма Пушкина. А позже всплыла и так называемая автокопия этого письма. Почему «так называемая»? В моих исследованиях я возвратился к разорванной второй беловой редакции ноябрьского 1836 года письма. Пушкин отредактировал на 2-ой странице фразы о роли Геккерна: «Вы, господин барон, позвольте мне заметить, что роль, которая … во всем этом деле, не есть… Вы, представитель коронованной главы, вы были сводником … вашему выблядку, или так называемому побочному сыну, вы управляли всем поведением этого молодого человека. Именно вы внушали ему низости… выдавать, и глупости, которые он… Подобный похабной старухе, вы… мою жену по всем углам, чтобы ей… сына, и когда, больной венерической болезнью, он был…»

Затем Пушкин карандашом написал над «сводником» слово, которое Казанский и Измайлов прочитали как «paternellement» (с двумя «ll») и перевели его как «отечески». Но в оригинале нет второго «l»: Пушкин написал наречие «paternelement» («притворно отечески»), образовав его от прилагательного «paterne», а не от «paternel», и отсутствие в нем второго «l» в таком случае абсолютно верно.

Ошибку пушкинистов можно объяснить только «заимствованием» этого слова из «автокопии», которую якобы написал сам Пушкин и которая оказывается в результате лишь списком с отредактированной Пушкиным второй редакции ноябрьского письма. Кроме того, ни стилистически, ни, в первую очередь, фактологически Пушкин не мог вставить в копию, если бы она была написана им самим, два слова «probablement» («вероятно») в одно, следующее за фразой о сводничестве Геккерна, предложение: «Все его (Дантеса) поведение было, вероятно, управляемо вами; именно вы, вероятно, внушали ему низости, которые он осмеливался выдавать, и глупости, которые он осмеливался писать». Что касается «копии» из военно-судного дела, то и она оказывается дискредитированной упомянутыми «вероятно» и «отечески».

Итак, обе так называемые «копии» январского письма восходят к одному источнику — исправленной Пушкиным второй беловой редакции ноябрьского письма.

— Что же было в январском письме Пушкина?

Сохранились пять клочков с текстом, написанным Пушкиным карандашом с чернильными поправками. Клочки складываются в неполный (три клочка средней части утеряны) лист. К этому черновику можно добавить еще пять клочков из Майковского собрания. Они написаны чернилами, два из них несут следы пушкинской правки, остальные три — нет. Тексты на клочках не повторяются, что дает возможность рассматривать их в некоторой, хотя, разумеется, и условной совокупности.

Перевод черновика и пяти клочков из Майковского собрания:

«Я не беспокоюсь, что моя жена еще слушает ваши притворно отеческие увещания, я не желаю, чтобы моя жена… некий наглый родственник г-н… после… и представлять ей гнусное поведение как жертвоприношенье одному монарху… в сплетнях… примешивать и я… предостеречь от этого… я имею вашу мерку, вас обоих, вы моей еще не имеете. — Вы спросите, что помешало мне опозорить вас перед Нашим двором и вашим, и обесславить вас в…, которая мстит за меня… это не воображаете… оставить еще… подлое дело, которого я… и пр. — но, я это повторяю, необходимо, чтобы все отношения между вашей семьей и моей отныне были прерваны».

«…Я не… вы сыграли втроем одну роль… наконец, мадам Экерн. Однако, ваш сын, недовольный… могу позволить, чтобы…»

«конечно, я не… отпускать ей… волочиться и…»

«…хорошо, г-н барон, …всё это я не… позволить, чтобы…»

«Вот… Я желаю… было больше… которое недавно…»

«…пишет, что… Петербург. В феврале… родственниками… должность… император… правительство… говорил о вас… твердите…»

Этот, без всякого сомнения, пушкинский эпистолярный материал, с гораздо большим основанием следует относить к январскому, 1837 года, письму Пушкина к Геккерну, чем пресловутые «копии». Точку в этом вопросе мог бы поставить только оригинал последнего письма А.С.Пушкина к Л. Геккерну. Может быть, оно когда-то всплывет.

То, что царь и его ближайшее окружение узнали о существовании, по меньшей мере, двух писем Пушкина к Геккерну, косвенно подтверждено в конфиденциальном письме императрицы Александры Федоровны к графине С.А. Бобринской: «Пушкин вел себя непростительно, он написал наглые письма (а не одно письмо) Геккерну, не оставив ему возможности избежать дуэли». Вспомним и о том, что в комиссию военного суда «письмо Пушкина» было передано через Нессельроде, которому Геккерн послал его в числе пяти документов. Но через некоторое время Геккерн направил Нессельроде еще один «документ, которого не хватало» в числе тех, что барон вручил ему ранее. Российский министр иностранных дел, хотя и находился вместе со своей супругой в весьма близких отношениях с послом Нидерландов, выходящих за рамки официального протокола, не мог не выполнить требования официальной комиссии — предъявить ей некоторый недостающий важный документ. Можно уверенно предположить, что этим документом было настоящее январское письмо Пушкина, утаить которое у себя барон теперь не мог, ведь уже 4 февраля секундант Пушкина Данзас послал Бенкендорфу для сведения императора подлинную, «своеручную» копию пушкинского письма. Как я уже говорил выше, эту копию, как и само письмо, царь решил оставить у себя.

Из приведенного выше реконструированного черновика этого письма видно, что оно не имело оскорбительного характера. Поэтому его нельзя было выставить причиной вызова на дуэль, и Геккернам пришлось прибегнуть к подлогу — выдать за полученное ими в январе письмо подправленный, подделанный список с раздобытого ими неведомыми путями, скорее всего, через Екатерину — сестру Натальи Николаевны, ноябрьского, 1836 года, письма Пушкина. Это полностью реабилитирует Пушкина и многократно усиливает вину двух интриганов, не желавших выполнить его справедливые требования. Перед угрозой покинуть Петербург и прервать, таким образом, столь успешную карьеру в России, Геккерны решили, что только дуэль сможет повернуть дело в нужную им сторону. Очевидно, что они были уверены в ее благоприятном для Дантеса исходе. Причины этой уверенности и того, почему царь приказал «предать всю историю забвению», могут быть в личности самого «искусителя». Кроме того, Дантес был отличным стрелком. Кстати, отдельная история связана с условиями дуэли и с оружием, которое использовалось в поединке. Пушкин условия дуэли не читал, а на месте дуэли стрелял из непристреленного нового пистолета; пистолет же Дантеса был не новым и вручён ему секундантом, его родственником и приятелем.

— Так кто же был этот загадочный искуситель? Сумел ли Пушкин узнать имя настоящего соблазнителя своей жены?

Дантес и Геккерн до конца стояли на своем — «искуситель», если бы они выдали его, не простил бы Дантесу оказанной «медвежьей услуги» с признаньем авторства анонимного письма, услуги, которая поставила «искусителя» в весьма «затруднительное» положение. Самый короткий путь поисков предполагал участие в них Натальи Николаевны. Но все действия поэта зимой 1836−37 годов, вплоть до его смерти, говорят о том, что Пушкин им не воспользовался. Нет лучшего доказательства любви поэта к своей избраннице! И я, как и Пушкин, верю в ее совершенную невиновность. Она сама оказалась жертвой, по выражению П.А. Вяземского, «адских козней», которые были устроены против нее и Пушкина.

Судя по всему, третьим участником «охоты» на Наталью Николаевну и ее искусителем был… брат императрицы Александры Федоровны прусский принц Карл. (Принц Прусский Карл — Фридрих Карл Александр Прусский — родился 29 июня 1801 года, умер 21 января 1883 года. Генерал-фельдцейхмейстер (2 марта 1854 г.) прусской армии, удостоен в 1872 году чина генерал-фельдмаршала Императорской Российской армии — Ред.). Принц вынужден был покинуть родину из-за того, что, в приступе гнева, палкой убил своего слугу. Прусский король — отец Карла и русской императрицы — вынужден был отдать его под суд, который приговорил его к пожизненному заключению. Наказание позднее смягчили и отправили принца в Россию, под опеку сестры. Принц Карл вел себя очень дурно, вспоминала фрейлина Смирнова-Россет. А графиня Долли Фикельмон называла его «принцем незначительным и порою неприличным: 36-летний, он разыгрывал из себя мальчишку, на балах танцевал, как сумасшедший, разговаривал только с юными девицами и младшими лейтенантами». В те времена в Аничковом дворце устраивались приватные балы не более чем на сто персон. На них приглашали самых красивых женщин. Наталью Николаевну тоже туда приглашали. Принц был неизменным участником таких балов. Императору Николаю Павловичу очень не нравилось фривольное обращение Карла с дамами, он неоднократно делал замечания принцу. Еще один скандал, с убийством поэта, конечно, был не нужен двору. Слухи, в таком случае, в конце концов, дошли бы до Европы и имели бы нежелательные последствия для прусского монарха, который ручался за сына.

Представляют интерес заметки 16-летней дочери императора Ольги Николаевны, которые она сделала в 1837 году. «В эту зиму у нас в Петербурге был брат Мама, дядя Карл… Однажды он пригласил офицеров и трубачей одного полка к себе в Зимний дворец без разрешения командира или одного из старших офицеров, и выбрал как раз шесть лучших танцоров, которых можно было встретить во всех гостиных. Конечно, это были только молодые люди из лучших семей, и в Берлине никогда никому и в голову бы не пришло возмутиться из-за этого. Но в глазах дяди Михаила это было преступлением. Дядя Карл пригласил и Мама, которая появилась у него, чтобы также протанцевать несколько туров. Как только она появилась, трубачи заиграли вальс, дядя пригласил Мама, Мэри и молодые фрейлины с офицерами также закружились, все были в самом веселом настроении, как вдруг открылась дверь и появился Папа, за ним — дядя Михаил. Все кончилось очень печально, и этого конца не могли отвратить даже обычные шутки дяди Карла. Воздух был заряжен грозой, и вскоре она разразилась одним событием, которое косвенно было связано с неудачным балом. Среди шести танцоров, приглашенных дядей, был некто Дантес, приемный сын нидерландского посла в Петербурге барона Геккерна. Некоторое время спустя после этого бала Дантес стрелялся с Пушкиным на дуэли, и наш великий поэт умер, смертельно раненный его рукой. Папа был совершенно убит, и с ним вместе вся Россия: смерть Пушкина была всеобщим русским горем. Папа послал умирающему собственноручно написанные слова утешения и обещал ему защиту и заботу о его жене и детях. Он благословлял Папа и умер настоящим христианином на руках своей жены. Мама плакала, а дядя Карл был долгое время очень угнетен и жалок».

Когда Пушкин уже лежал смертельно раненный дома, император с принцем Карлом был в Каменном театре на представлении водевиля. Николаю Павловичу сообщили о дуэли, а доктор Арендт передал ему просьбу Пушкина простить его и Данзаса. Пушкин мог попросить также вернуть ему то самое «безыменное» письмо. Но царь не только не вернул письмо, но и мог показать его Карлу, а тот признаться ему в участии в интриге. Николай Павлович после этого посоветовал Пушкину умереть по-христиански, а взамен обещал позаботиться о его семье. Отпевание Пушкина прошло тайно, прусский посланник на нем не присутствовал. Все бумаги Пушкина было приказано опечатать и сжечь те из них, которые могли бы скомпрометировать высокопоставленных лиц. Дантес был выслан из страны. За ним отправились и его жена Екатерина Гончарова вместе с Геккерном, который получил отставку без прощальной, как было положено по дипломатическому протоколу, аудиенции у императора. Принц Карл остался в России.

Действовал ли Карл для себя или в интересах кого-то другого из членов прусского королевского дома? Последнее время я занят проверкой моего предположения о том, что тайным вздыхателем Натальи Николаевны был прусский принц Адальберт (Адальберт Генрих Вильгельм Прусский (1811−1873), прусский принц, военно-морской теоретик и адмирал, один из создателей военно-морского флота Германии. Сын принца Вильгельма, младшего брата прусского короля Фридриха Вильгельма III. — Ред.). Как я понимаю, принц Адальберт был и создателем прусской военной разведки. С юности принц много путешествовал по Европе: в 1826 году посетил Голландию, в 1832 году — Англию и Шотландию, в 1834 году — Петербург и Москву. Здесь принц Адальберт был тепло принят императором Николаем Павловичем, который 24 июня пожаловал ему высший императорский орден России — орден Святого Апостола Андрея Первозванного, как августейшему представителю союзного России королевства Пруссия и венценосному племяннику короля Пруссии.

В Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) сохранилась записка, которая извещает Алексея Федоровича Малиновского, историка, сенатора, на тот момент главного управляющего Московского архива Коллегии иностранных дел, о визите в архив в 1834 году прусского принца Адальберта.

«Получ. 13 Авг. в 10-м часу по утру. Милостивый государь, Алексей Федорович! Его Королевское Высочество Прусский Принц Аделберт сего числа в час по утру желает смотреть Иностранный Архив, о чем Ваше Превосходительство сим и имею честь уведомить. С истинным почтением и совершенною преданностию имею честь быть Вашего Превосходительства покорнейший слуга барон (подпись нрзб). Августа 13 дня 1834 года».

Спустя три года принц Адальберт снова побывает в России. Осенью 1837 года он осматривал гавани на Черном море. В том же году он посетил Грецию, Турцию и Ионические острова. Не о нем ли писал в январском письме Геккерну Пушкин, как об одном из «родственников» императора, о предполагаемом прибытии которого в Россию в феврале он узнал? И не поэтому ли так спешили с дуэлью два интригана, чтобы предотвратить встречу Пушкина с принцем?

Принц Адальберт женился очень поздно, только в возрасте 38 лет он обвенчался с Терезой Эльсмер (1808−1878), получившей по просьбе принца от короля Пруссии Вильгельма IV титул баронессы фон Барним. Единственный сын в этом морганатическом браке появился на свет в 1841 году, еще до признания королем Пруссии законным брачного союза его родителей, что, впрочем, никак не отразилось на карьере принца. Равно как и участие его, прямое или косвенное, в событиях, приведших к гибели Пушкина.

— Расскажите напоследок, Владимир Евгеньевич, о ваших ближайших планах.

Как я уже сказал, я сейчас занят проверкой версии о новом кандидате на роль «искусителя» жены Пушкина. Попрошу помочь мне в моих исследованиях баронессу Клотильду фон Ринтелен, живущую в немецком Висбадене. Она праправнучка Пушкина и правнучка императора Александра II. Я познакомился с ней у Натальи Сергеевны, она была в те трудные «перестроечные» годы ее добрым ангелом. Часто приезжала к ней из Германии, привозила продукты и одежду, ухаживала за ней. Очень милая, добрая и умная женщина, настоящий наш друг. Награждена российским орденом Дружбы как благотворитель и как председатель немецкого пушкинского общества. Заканчиваю в соавторстве с писательницей З. Чеботарь документально-художественный роман-исследование событий пушкинской жизни, начиная со ссылки Пушкина в Бессарабию и вплоть до его последних дней. Разумеется, в нём найдёт отражение и то, о чём мы сегодня говорили с вами. Ну, а главной считаю мою работу над новым переводом всех «французских» текстов Пушкина. Это очень важная и нужная работа.

ИА REGNUM Людмила Лис