Пушкинский сайт

«Его убийца хладнокровно
Навёл удар…                     
Спасенья нет…»
М.Ю. Лермонтов
Смерть поэта. 1837г.

В классическом труде П.Е. Щеголева «Дуэль и смерть Пушкина», как и других произведениях, посвященных трагической гибели великого поэта, есть один очевидный пробел, приходящийся, как это ни странно, на саму дуэль А.С. Пушкина с Ж. Дантесом. Причина его ясна: авторы были вынуждены довольствоваться всего двумя документами — вышедшей в 1863 г. книгой А. Аммосова «Последние дни жизни н кончина Александра Сергеевича Пушкина со слов его бывшего лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса» и опубликованным в 1900 г. «Военно-судным делом 1837 г.». Оба источника описывали дуэль, как честный бой двух равных соперников, поведение которых во время поединка было, по определению секунданта Дантеса, графа д’Аршиака, «безупречным».

Однако уже друг Пушкина, поэт В. А. Жуковский, незадолго до своей смерти сказал старшему сыну Пушкина, что его отец «убит человеком без чести, дуэль происходила вопреки правилам — подло…» Это свидетельство Жуковского стало известно сравнительно недавно, хотя и ранее уже высказывались различные догадки — о кольчуге, будто бы надетой Дантесом под мундир, о большей убойной силе его пистолета и др. Эти версии не нашли подтверждения, но намечали верное направление поисков доказательств конкретной вины одного из главных участников преступной травли поэта, его убийцы.

В статье «Две пушкинские полустроки…» («Книжное обозрение», № 21 и 22, 1991 г.) я попытался дополнительно аргументировать предположение о том, что последняя дуэль А.С.Пушкина была намеренно спровоцирована нидерландским посланником в России бароном Луи Геккерном и его «приемным сыном» Жоржем Дантесом, которых поэт за их гнусное поведение в отношении его жены Натальи Николаевны поставил в положение, грозящее разоблачением и позором. Два подлеца, сознательно ведя дело к поединку, который мог кончиться печально и для Дантеса, приняли, конечно, меры, чтобы в любом случае свести к минимуму риск смертельного исхода для молодого авантюриста. Какие? Сегодня, обобщая известные и новые факты, есть возможность найти ответ и на этот вопрос.

26 января 1837 г. А.С. Пушкин посылает Геккерну письмо, в котором требует от него и от Дантеса прекратить преследование Натальи Николаевны. В ответ барон в тот же день направляет поэту вызов на дуэль. Уже содержание этого письма Геккерна наводит на некоторые размышления. Так, высказывая сомнение, точно ли письмо, полученное бароном, написано Пушкиным, Геккерн, тем не менее, заявляет что дуэль «не терпит никакого отлагательства», и направляет к поэту секретаря французского посольства д’Аршиака, чтобы «условиться о месте» поединка Пушкина с Дантесом. Желая обезопасить себя и Дантеса от возможных грядущих обвинений в убийстве, поднаторевший в интригах мерзавец ставит в конце письма фразу, которую можно было бы в дальнейшем трактовать как утверждение о вероятности мирного исхода дуэли: «Позднее я заставлю вас, милостивый государь, уважать звание, которым я облечен».

Враги Пушкина спешили: они боялись, что дело получит огласку, и дуэль будет предотвращена. Д’Аршиак, выполняя волю барона, требует от Пушкина немедленно направить к нему секунданта для переговоров. В своей записке к поэту он подчеркивает, что «дело… должно кончиться завтра», т.е. 27 января, и в дальнейшем неоднократно настаивает на этом требовании. В результате в распоряжении Пушкина оставалось менее суток на все приготовления к дуэли. Во многом и по этой причине поэт взял в секунданты своего лицейского товарища К. К. Данзаса, храброго боевого офицера, но, как оказалось, небольшого знатока дуэльных правил. Между тем именно на секундантах лежала ответственность за строжайшее соблюдение установленного порядка проведения поединка, без чего дуэль превращалась в простое убийство.

Приходится вновь сожалеть об «утрате» показаний Данзаса, данных им 10 февраля 1837 г. комиссии военного суда, разбиравшей дело о дуэли. Иначе мы бы знали его ответ на вопрос, аналогичный тому, что был задан Дантесу: «Какие именно были условия дуэли и на чьих пистолетах стрелялись Вы?» На первую часть вопроса Дантес ответил уклончиво, что, как ему известно, «условие дуэли и всего происшедшего на месте оной» описано «подробно» в письме д’Аршиака (еще до суда отправленного в Париж французским послом в России Барантом) к П. А. Вяземскому. Ответ Дантеса на вторую часть вопроса гласил: «Пистолеты, из коих я стрелял, были вручены мне моим секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои».

В такой форме вопрос Дантесу был задан, очевидно, не случайно. Как не случайно и то, что в отличие от других аспектов дуэли этот не нашел никакого развития в материалах военно-судного дела. А ведь в письме д’Аршиака к Вяземскому об условиях дуэли было сказано лишь вскользь. На вторую же часть вопроса Дантес по существу не ответил вообще. Между тем вопрос метил в какое-то чрезвычайно уязвимое место. Недаром, предваряя свои показания об условиях дуэли и пистолетах, Дантес впервые признается в посылке Н.Н. Пушкиной «записок… коих выражения могли возбудить его (Пушкина) щекотливость как мужа». Дантес, петляя, намеренно уводит комиссию в сторону от опасного для него вопроса и, по-видимому, достигает своей цели. «Чистосердечное признание» подсудимого давало, наконец, в руки военного суда искомую «причину» гневного письма Пушкина к Геккерну и позволяло поскорее свернуть следствие. Пушкин умер. Дантес «признался» и понесет наказание, Геккерн будет удален из России. Каждый, по мнению двора, получил «по заслугам». И все происшедшее следовало быстрее забыть. Становилось излишним выяснять и подробности самого поединка.

Дантес, однако, не только уводил комиссию в сторону от вопроса о принадлежности пистолетов, но и, верный своей подлой натуре, пытался бросить тень на честь противника. По его словам. Пушкин стрелял из «своих» пистолетов, а сам он — из врученных ему д’Аршиаком на месте дуэли, т.е., по смыслу, ему не знакомых. В чем тут дело?

Но сначала — об условиях дуэли. Они были «сделаны на бумаге» и подписаны секундантами. По какой-то причине(?) «Условия дуэли» не были приложены к военно-судному делу и обнаружены и  доведены до общественности сравнительно недавно. Между тем выработанные Геккернами условия поединка были крайне жестокими. Они исключали какое-либо примирение противников, предусматривали возобновление дуэли в случае промахов с обеих сторон и устанавливали расстояние между барьерами в десять шагов.

Такая  и короткая дистанция давала очевидное преимущество стрелявшему первым. Пушкин, не целясь, первым вышел  к барьеру. Дантес же начал целиться в Пушкина по ходу движения и поэтому двигался медленнее. Когда Пушкин только начал наводить на него пистолет, Дантес, не дойдя одного шага до барьера, выстрелил, предупреждая выстрел поэта своим, и с возможно более близкой дистанции. Что же Пушкин? Сознательно ли он шел на риск принять на себя первый выстрел, как уже поступал ранее в подобных ситуациях, надеясь потом распорядиться дуэлью по-своему? Или считал, что Дантес выстрелит, только подойдя к самому барьеру? «Условия дуэли» давали противникам право на выбор дуэльной тактики, но Пушкин, как известно, даже не читал их (заметим, что Данзас как секундант не должен был допускать этого). Дантес выстрелил первым, и его выстрел был точен.

Уместно задаться вопросом; чем уравновешивалось преимущество первого выстрела в дуэлях на подобных жестких условиях? Ведь известно, что дуэль и на меньших дистанциях не всегда имела результативный исход. Косвенно, кстати, это подтверждается и условиями январского поединка, предусматривавшими его возобновление в случае обоюдного промаха.

Таким уравновешивающим шансы фактором было несовершенство тогдашнего дуэльного оружия — гладкоствольных шомпольных пистолетов, дававших большое рассеяние пуль при стрельбе. К этому фактору добавлялся еще один, хорошо известный всем, кто хотя бы раз имел дело со стрелковым оружием; каким бы совершенным оно ни было по конструкции, как бы тщательно ни было изготовлено, в любом случае требуется его предварительная пристрелка, т.е. настройка прицельного приспособления в соответствии с индивидуальными особенностями стрелка. Весьма несовершенные прицельные устройства дуэльных пистолетов требовали вносить при стрельбе поправку на эти особенности: чтобы попасть в цель, надо было целиться правее или левее нее, выше или ниже.

Дуэльные пистолеты приобретались исключительно для дуэлей. Дуэльный кодекс абсолютно не допускал их пристрелки. Гарантами соблюдения этого условия были секунданты. Для того же, чтобы даже в случае умышленного нарушения этого правила свести к минимуму достигаемые преимущества, на месте дуэли жребием сначала разыгрывали пару пистолетов (они продавались парами), а затем — кому какой пистолет из этой пары достанется.

Данзас, к сожалению, оказался, не на высоте своей роли секунданта. Растерявшись на месте поединка или под влиянием торопившего его «сделать все возможно скорее» поэта, Данзас допустил грубейшее нарушение дуэльных правил: противники стрелялись каждый из «своих» пистолетов. Видимо, поэтому и был задан в суде вопрос о принадлежности пистолетов. Дантес своим ответом отводил от себя подозрения в пристрелке оружия и переадресовывал их к умершему поэту и его секунданту. Однако  известно, что пистолеты Пушкина были доставлены ему из магазина перед самой дуэлью. Что касается Дантеса, то мы имеем все основания подозревать его в сознательном сокрытии истины. Оплошность Данзаса только способствовала ему в этом.

Племянник поэта Л.Н. Павлищев в своих воспоминаниях описал случайную встречу В. Д. Давыдова  (сына поэта Дениса Давыдова) в 1880 г. в Париже с болтливым и назойливым стариком —  Ж. Дантесом-Геккерном. Якобы сожалея о случившемся с ним в молодости, тот говорил Давыдову, что, «целясь в ногу» Пушкина, он, «страха ради перед беспощадным противником, не сообразил, что при таком прицеле не достигнет желаемого, а попадет выше ноги». Но Дантес, как известно, был опытным стрелком. Из его слов более очевидно следует, что прицел дуэльного пистолета Дантеса был, говоря профессиональным языком, «сбит» и что подлец знал об этом. Такое знание могло быть только результатом предварительной пристрелки пистолета.

Если  предположение о «сбитом» прицеле (подпиленной прицельной «мушке») верно, то даже если бы пистолеты были разыграны (чего, повторяем, не было) и дантесовский пистолет достался Пушкину, поэт, целясь, скажем, в голову противника, попал бы… в небо. К тому же, направленная вниз линия прицеливания Дантеса, конечно же, дезориентировала Пушкина. Недаром, поняв саморазоблачающий характер болтовни Дантеса, его потомок Л. Метман был столь категоричен: «У барьера он (Дантес) не считал нужным сентиментальничать… Он не говорил, что целил Пушкину в ногу, и никто из его семьи никогда не слышал от него об угрызениях совести». Не правда ли, оригинальное оправдание?! Данзас допустил еще два нарушения дуэльных правил: во-первых, заменил раненому Пушкину пистолет, дуло которого оказалось забитым снегом, что только увеличило бы силу и точность ответного выстрела, и, во-вторых, позволил Дантесу переменить положение, которое он занимал после своего выстрела, т.е. стать к Пушкину боком и заслониться пистолетом.

А как же д’Аршиак? Как он мог, со своей стороны, допустить столь серьезные нарушения дуэльных правил? Известно, что секундант Дантеса никому потом не рассказывал о роковой для Пушкина дуэли. Не обнаружены и его письменные воспоминания и дневники. Причины такого молчания скрыты завесой времени. Знаменателен, однако, сам по себе тот факт, что и в несостоявшейся ноябрьской 1836 г., и в январской 1837 г. дуэлях именно д’Аршиака выбрали Геккерны в секунданты Дантеса. Что-то, видимо, их в нем устраивало.

Несмотря на все усилия пушкинистов, не удалось найти и депеш французского посла своему правительству о дуэли А.С.Пушкина с Дантесом, также как и его воспоминаний о тех днях. А ведь посол многое мог бы рассказать о роковых событиях. Хотя бы потому, что, как мы узнали совсем недавно, пистолеты, из которых стрелял Дантес, принадлежали сыну посла Эрнесту Баранту и были «одолжены» последним своему другу д’Аршиаку*. Позднее, в 1840 году, эти пистолеты участвовали в дуэли самого Э. Баранта с другим нашим великим поэтом — М.Ю. Лермонтовым.

Причиной ссоры между Лермонтовым и. Барантом был «спор о смерти Пушкина»: Барант обвинил Лермонтова в том, что тот говорил о нем «невыгодные вещи». Дуэль состоялась в пригороде Санкт-Петербурга, за Черной речкой, недалеко от того места, где за три года до этого Дантес смертельно ранил Пушкина. Противники начали ее на шпагах, но после первого же выпада у шпаги Лермонтова переломился конец. Перешли на пистолеты, те самые, которые ранее уже послужили оружием для Дантеса. На этот раз дуэль кончилась бескровно: Барант промахнулся, Лермонтов же выстрелил в сторону. 15 июля 184I г. он был убит на другой дуэли, другим авантюристом, из другого пистолета.

Есть свидетельства, что Э. Барант был весьма легкомысленным прожигателем жизни, настоящим наказанием для своих родителей. В 1837 году ему было девятнадцать лет, и он, конечно, с обожанием смотрел на старшего по возрасту соотечественника, блестящего кавалергарда, удачливого в великосветском флирте. Не представляется поэтому невероятным, что заносчивый молодой повеса, поднявший спустя три года руку на Лермонтова, мог помочь Дантесу «проучить» Пушкина. Что касается д’Аршиака, то его дружба с такими одиозными личностями, как Ж. Дантес и Э. Барант, вряд ли может служить ему хорошей характеристикой.

Остается добавить, что дуэльные пистолеты, дважды сыгравшие роковую роль в судьбе нашей культуры (напомним, что М.Ю. Лермонтов за дуэль с Барантом был вторично сослан на Кавказ, под пули горцев), целы и находятся во Франции, в коллекции частного почтового музея. Еще не поздно провести компетентную криминалистическую экспертизу этого оружия, погубившего первого из наших величайших поэтов и едва не ставшего орудием гибели второго. Такие преступления не имеют срока давности.

Владимир Орлов.
Опубликовано в газете «Книжное обозрение», №44, 1991г.

* Автор настоящей статьи вместе с известным лермонтоведом С.А. Бойко обнаружили в Архиве Министерства иностранных дел РФ документ , неопровержимо свидетельствующий о том, что Э. Барант въехал в Россию в январе 1837 года уже после дуэли А.С. Пушкина с Дантесом. Таким образом, опровергается участие дуэльных пистолетов Э. Баранта в этой дуэли, и вопрос о конкретном оружии, которое использовали Дантес с д’Аршиаком, остаётся открытым.

Вырезка статьи. «Книжное обозрение», №44, 1991г.